Картина открывшаяся ей у двери в таблиниий Октавиана была уже просчитанная ею после того, как она поняла, какой смертью погиб парень, дежуривший в галерее. Поэтому, увидев застывшего с разведенными руками Волка, стоящего в небольшой приемной, куда выходили двустворчатые двери таблиния и находились несколько бюстов великих ораторов древности, установленных на невысокие постаменты-колонны так, чтобы глаза статуй находились на уровне глаз среднего человека, Гайя знала, что делать.

Она стремительно подбежала к мужчине, нащупала на его затылке воткнутую в основание черепа длинную и тонкую металлическую иглу, резко выдернула ее — и тяжелое, сразу обмякшее тело воина рухнуло к ее ногам. Зная, что все страшное позади и что все равно ответить на ее вопросы и вообще говорить Волк сейчас не в состоянии, она кинулась к дверям. Девушка уже не церемонилась. И просто распахнула их ударом ноги, выхватывая в это время нож с бедра.

Танцовщица была в таблинии, одна из тех, что только что извивались в зале или точно такая же — их было много, они менялись во время танца, то высыпали горохом, заполняя все свободное пространство, то оставляли одну, двух, трех исполнительниц. Это мелькание полуобнаженных смуглых тонких тел, золотых браслетов, легких шарфов, аромат благовоний и усыпляющий ритм барабанов в сочетании с взывающей флейтой смогли сбить с толку даже Гайю, если она пропустила момент, как женщина просочилась в покои. Но Гайя подумала. Что, возможно, именно этой танцовщицы вообще не было в зале — она изначально сумела прокрасться сюда, притаиться, а затем вывести из строя телохранителей тогда, когда император зашел в покои.

В тот момент, когда Гайя ворвалась в таблиний, египтянка обвила руками шею Октавиана, стараясь его поцеловать — именно так она и вогнала иглу в затылок Волка и его напарника.

Гайе оставалось недоумевать — как же Волк при его опыте сумел пропустить такую угрозу. Она сталкивалась с ним вблизи один раз — когда отдавала свой наруч, чтобы имитировать гибель в уличной драке. И у нее осталось сложное впечатление от этой мимолетной встречи — Волк явно знал и умел очень многое. И красив он был истинной римской красотой, в чем-то смахивая на ее несостоявшегося жениха Аполлинариса и того же префекта — тот же волевой подбородок с ямочкой, высокие твердые скулы, прямой нос с трепетными ноздрями, глубоко посаженные темные глаза под широкими бровями. Его взгляд был жестким и проницательным — но этим удивить кого-то в когорте спекулаториев было невозможно, тем более Гайю.

Октавиан не был склонен к вольному времяпрепровождению — поэтому был несказанно удивлен, обнаружив египетскую танцовщицу у себя в таблинии, куда как раз и удалился, чтобы не видеть их призывных и чувственных изгибов. Он попытался отстраниться от горячих объятий женщины, но почувствовал, как она обвивается вокруг него, как будто виноградная лоза о ствол дерева, сжимая его всем своим узким вертким и сильным телом. Ударить, отбросить на каменный пол хрупкую женщину он не мог себе позволить, и пытался мягко отстраниться от нее. Октавиан успел подумать, что провокация может заключаться и в этом — он оттолкнет, она нарочно покрепче ударится о мрамор, и наутро все будут знать, что он принимает по ноам танцовщиц и что он способен ударить невинную женщину, всего лищь желавшую наедине выразить ему свое восхищение богоподобным цезарем.

Он увидел ворвавшуюся Гайю, еще раз попытался отбросить египтянку. Но в этот момент сам отлетел в сторону, заметив только вихрь ее светло-бирюзовых одежд.

Гайя не стала пускать в ход нож — ей удалось сразу отшвырнуть египтянку на безопасное для Октавиана расстояние и успеть понять, что третью иглу та в ход пустить не успела. Смертоносное жало с тонким звоном покатилось по полу и завалилось в щель за постаментом бюста Цезаря — достать его оттуда можно, но придется изрядно потрудиться, и сейчас египтянка оказалась безоружна. Но Гайю ждал сюрприз — женщина отбросила назад длинные черные волосы, достигающие ее бедер, и встала в позицию. По ее движениям Гайя сразу распознала умелого рукопашника — и не стала стесняться. Гайе не доводилось сражаться или просто драться с женщинами — за исключением тех дней, когда тренировала Рениту, но Рениту и нельзя было назвать противником. Так что Гайя постаралась отрешиться от того, что рядом с ней женщина — и действовала, как в обычной схватке. А ей приходилось выходить победительницей, и сцепившись с мужчинами гораздо сильнее и тяжелее ее самой.

Ей хватило несколько приемов, чтобы свалить египтянку, оказавшуюся достойным противником, на пол и скрутить по рукам и ногам поднесенными Октавианом ремешками, даже не дав отчаянно сопротивлявшейся египтянке оборвать бирюзовую столу:

— Поганка, на тебя еще пояса от императорских одежд тратить! — возмущалась Гайя, затягивая узлы. — Может, сразу скажешь, кто послал? И я тогда тебя быстренько в уборной притоплю. А так еще и помучаю.

Египтянка яростно сверкала огромными черными глазами — она оказалась действительно настоящей египтянкой — и мотала из стороны в сторону небольшой, похожей на птичью, головой.

— Хорошо, — примирительно сказала Гайя, поднимаясь с полу и бросаясь к выходу. — Поговорим в другом месте.

Она вылетела в приемную, а следом за ней выглянул и император:

— Что с ним?! — воскликнул он при виде распростертого на полу и неподвижного своего верного телохранителя, который начал охранять его еще во время египетского похода.

Доведя переговорами Клеопатру до самоубийства вслед за сдавшимся первым и бросившимся на меч Антонием, Октавиан тогда сделал широкий жест на публику — разрешил похоронить их в одной гробнице. И уничтожить Клеопатриных отпрысков помогал ему именно Волк — именно он настиг пытавшегося бежать Цезариона, приходившегося ему по сути близким родственником, как родной сын Юлия Цезаря, хоть и от Клеопатры. Участвовал Волк и в ликвидации Антулла, старшего сына Марка Антония от Фульвии — молодой человек пытался спрятаться в подножии статуи Цезаря, но Октавиан отдал приказ оттащить и казнить. Были и другие убийства на руках Волка — но не на совести. Он всегда убивал, исходя из интересов своего повелителя и отечества, а император и Рим для Волка были неразделимы. Прекрасного происхождения, прошедший суровую школу военной службы в Александрии, Волк был умен и молчалив, чем и нравился Октавиану, чувствовавшему его затаенную силу и железную волю. Случалось и при Октавиане Волку получать раны — но ни разу Октавиан не видел его потерявшим сознание, даже поморщившимся.

Гайя присела рядом с мужчиной, расправила его руки, подмятые тяжелым телом:

— Ему повезло. Тварь вогнала иглу в основание черепа, причем знала, куда колоть. Кровь начала поступать в мозг, а тело оказалось парализовано. Его напарнику повезло