Она сохраняла спокойствие, но, когда издалека увидела фигуру Гадеса, приложила все усилия, чтобы не ускорить шаг и не улыбнуться ему.
Он снова был в черном, и цвет ему очень шел. Стоял, небрежно облокотившись на машину — такую же черную. Гадес поздоровался сухо, но сам улыбнулся ей, открывая дверцу со стороны пассажирского сидения. И Софи, не задумываясь, нырнула в нее.
В салоне пахло чем-то смолистым, а еще сладковатыми цветами.
— Мне представлялось, что у тебя мотоцикл, — усмехнулась Софи, когда Гадес уселся рядом.
Он вскинул брови.
— Ты никогда… мне казалось, ты не любишь скорость. И открытые салоны.
— Просто не пробовала.
Взгляд Гадеса был таким пристальным, что если б длился еще хоть миг, то Софи почувствовала себя неуютно. Но он отвернулся, заводя машину, и спросил:
— Как насчет прогулки? А потом я угощу тебя кофе.
— Предпочитаю чай.
— Ежевичный, — улыбнулся он.
Софи невольно вздрогнула: она действительно любила чай с листьями ежевики и поразилась, как Гадес мог угадать. Или он сам его любит?
Они гуляли несколько часов. Сначала по мощеным дорожкам парка среди пожелтевших деревьев, а потом по городу, где пожухлая листва липла к мокрому асфальту. Софи рассказывала о себе, о работе матери и о маленькой оранжерее, в которой сама так любила бывать. Гадес оставался вежлив, но немногословен, и когда они заходили в маленькое уютное кафе, Софи внезапно поняла, что до сих пор ничего о нем не знает, кроме того, что Гадес играет в группе и живет где-то в небольшой квартирке с собакой.
А еще он единственный, кто не спрашивал Софи о будущем.
Она поступала в колледж в следующем году, очень гордилась собой, но привыкла за последние годы, что это любимый вопрос окружающих: кем ты собираешься стать?
Гадес не спрашивал. Как будто знал… или не хотел знать.
— Что за место? — с любопытством спросила Софи, оглядывая стены с постерами рок-музыкантов. На улице уже стемнело, а приглушенный свет в помещении создавал уютную атмосферу.
— Кафе моего знакомого.
— Какие у тебя интересные друзья.
— Ты подождешь? Я хочу найти его и переброситься парой слов. Делай заказ.
Софи кивнула и даже не успела заметить тот момент, когда Гадес исчез — видимо, за дверью служебного помещения. Улыбающаяся официантка тут же приняла заказ. Оставшись в одиночестве, Софи достала телефон, проверяя, но никаких звонков или сообщений, так что оставалось только облегченно вздохнуть. У матери клиент этим вечером, и Софи отлично помнила миссис Эриксон. Каждый раз она приходила с паранойей, что муж хочет ее отравить — но почему-то всё еще не сделал этого за двадцать лет брака. Миссис Эриксон подолгу пила чай с матерью, а потом та не меньше времени делала ей расклады на таро — на мужа и любовника, история с которым длилась тоже лет пять без всяких изменений.
И всё же Софи поставила телефон на беззвучный режим: ей не хотелось, чтобы мать помешала. Ожидая Гадеса и чай, Софи с интересом рассмотрела салфетки с бледной картинкой стилизованного музыканта, приветственно поднявшего руку. Откуда-то из-под потолка лилась приглушенная мелодия рок-баллады, а за большим стеклом, около которого сидела Софи, были хорошо видны теплые огни машин и ярких фонарей на улице.
Ей нравилась ее жизнь. Нравился уютный домик, в котором пахло травами и благовониями, комната с постерами и гирляндой под потолком, школа и выпускной класс, ее друзья и блокноты, в которых она рисовала нелепых зверушек.
Но почти всегда у Софи оставалось ощущение, что чего-то не хватает. Как будто она сама — неполная. Словно есть что-то большее, по чему она тоскует, но даже не может назвать. И эта часть ее успокаивается, когда она в одиночестве бредет по темной улице, даже рискуя нарваться на ворчание матери из-за позднего возвращения. Или слушает в полумраке своей комнаты, под мерцание гирлянды, мрачноватую музыку, устроившись на сбитой постели и рисуя у зверушек клыки и когти.
Мать не любила такие картинки. Ей не нравились готические романы Софи, и уж точно она была против музыки, которую предпочитала дочь. Но Софи просто научилась… лавировать. Показывать матери только то, что та хотела видеть.
И продолжать в глубине души тосковать о чем-то невыразимом, чему даже не могла подобрать определения. Ощущение на грани узнавания.
Глупости, как говорила мать. Всё это просто глупости подросткового возраста.
Но сейчас, теребя салфетку с силуэтом музыканта, Софи вдруг поняла, что этим вечером ощущала себя уютно. Цельной и законченной. Может, именно поэтому она согласилась на встречу с Гадесом — абсолютно незнакомым ей человеком, Софи ведь никогда раньше так не поступала. А может, работало его мрачноватое обаяние, с которым — Софи это с горечью признавала — музыкант наверняка соблазнял восторженных девиц. И всё же Софи не жалела о вечере.
Гадес появился неожиданно, одним плавным движением усаживаясь напротив Софи, как будто тьма перетекла из угла за стол. Чуть нахмуренные брови, что-то его беспокоило, и глаза, казавшиеся в полумраке черными. Но Софи он только сказал:
— Извини, что заставил ждать.
Она неопределенно пожала плечами.
Сейчас Гадес больше чем когда-либо напоминал хищника. Собранного, стремительного и опасного. Не того, который нервно выпускает когти, а того, кто застыл, подергивая кончиком хвоста, выжидая удобный момент, чтобы сделать всего одно движение и перегрызть горло.
Софи даже не представляла, кто может держать это кафе, и что он такого сказал Гадесу. Но тот явно не собирался говорить ей, а когда принесли чай и кофе, только приподнял одну бровь:
— Ты не взяла пирожное?
— Не хотела, — Софи опустила голову и не стала признавать, что постеснялась.
— Тебе стоит поесть. Но если не хочешь, я не настаиваю.
— Я люблю сладкое.
Гадес кивнул, как будто и так это знал. Как будто потому и удивился. Но в следующий момент уже спросил, как Софи это кафе, и вновь завязалась непринужденная беседа. Словно когтистая тьма, готовая к обороне и нападению, исчезла, убралась на дно его черных глаз.
Они появились, когда Софи допивала вторую чашку ежевичного чая, а кофе Гадеса почти закончился. Они остановились около их столика, со стороны прохода, мужчина и женщина, оба высокие, темноволосые, в пальто, а шею незнакомки украшал большой темно-красный шарф, сразу делавший ее облик куда спокойнее, чем у спутника.
Но возможно, мужчина выглядел угрожающим, потому что его первыми словами, обращенными к Гадесу, были:
— Бессмертный ублюдок.
— И я рад тебя видеть, — спокойно ответил Гадес. — Рад, что кое-что никогда не меняется. Например, твоя вежливость.
— Ты
