Шерон взяла тяжелый сверток, развернула ткань, и в ее руках оказалась книга. Переплет был светло-коричневым и в то же время насыщенно-желтым, словно растаявший свечной воск, твердым, местами растрескавшимся, немного шершавым от долгих лет существования.
Отвратительный. Почти до тошноты. Точно так же отвратителен, как странные насечки на фолианте, плохо зажившие, похожие на фигурные шрамы.
— Ты знаешь, что это? — Она подняла взгляд на наблюдавшую за ней Лавиани, заставляя не разжимать пальцы и дальше касаться обложки.
— Человеческая кожа, я, полагаю.
Да. Переплет был из кожи человека, и Шерон чувствовала бледное эхо чужой смерти. Чужих смертей, точнее. Многоголосицу, слабо шепчущую ей в уши, столь слабо, что она вряд ли когда-нибудь смогла бы разобрать слова.
Углы книги защищал неизвестный черный металл, возможно серебро, корешок тоже сделали из него, а на нем жестокий мастер выдавил кричащий череп, когда-то привлекший внимание сойки.
Шерон открыла книгу, посмотрела первую страницу, тихо охнула, сказав:
— Говорят, что иногда они писали тексты на спинах своих жертв, а затем отправляли эти ходячие письма друг другу. Но книги… я не слышала о таком.
Каждая из сотен страниц была не из бумаги, а тоже из человеческой кожи. Гораздо более тонкой и мягкой, чем обложка, на которой прекрасно читались темно-бурые, витиеватые буквы старого наречия.
Вот откуда у нее возникло впечатление о множестве смертей. То, что она держала в руках, заключало в себе гибель десятков, если не сотен, несчастных.
— Ты сможешь ее читать?
Шерон на мгновение показалось, что в голосе Лавиани послышалось сочувствие. Но такого не могло быть. Сойка и сочувствие — совершенно несовместимы друг с другом.
Она стиснула зубы так, что стали видны желваки, и тут же вздохнула, расслабляясь, приказывая шепоту замолчать.
— У меня нет особого выбора. Я не брошу ее хотя бы потому, что ты потратила ради этого многие месяцы. Да и знания нам нужны как никогда. Я не могу от них отказаться…
Ее звали Дакрас, и жила она в эпоху, когда в мире существовали волшебники. Указывающая мало что могла узнать о тзамас, написавшей этот фолиант. Лишь то, что та была стара, и песок ее времени утекал слишком быстро, чтобы она могла завершить труд всей своей жизни.
Шерон хорошо знала старое наречие, Йозеф научил ее, и она никогда не считала себя глупой, но книга оказалась для нее твердым орешком. Это не был учебник для новичка, в котором шаг за шагом ей бы объясняли основы, взяв за руку, постепенно ведя от простого к сложному. Дакрас писала свой труд для таких же, как сама, опытных, уже познавших смерть, умеющих повелевать ею и подчинять своей воле.
Шерон не понимала слишком многое. Большинство терминов звучали для нее туманно, и девушка даже догадаться не могла, что пытается сказать хозяйка мертвых, куда направить. Некоторые главы оставались совершенно бесполезны, хотя она перечитывала их по несколько раз, пытаясь выявить хотя бы крупицу полезной для себя информации. Другие — те, где основы порой пересекались с ее знаниями указывающей, оказывались неполными, недописанными или вовсе нечитабельными из-за времени, уничтожившего буквы или целые страницы.
Для тысячи с лишним лет книга была в прекрасном состоянии, но все же плесень покрыла большую часть текста, какие-то страницы оказались вырезаны, оторваны, иные — сжаты настолько сильно, что распрямить их без опытного мастера, способного работать с кожей (или книгами?), не представлялось никакой возможности.
И вместе с тем, несмотря на все сложности, перед ней открывался целый новый, огромный, непостижимый и страшный мир магии, считавшейся запретной для любого здравомыслящего человека. И Шерон потерялась среди строчек, букв, зловещих рисунков и схем.
Последние были той самой нитью, что вели ее, позволяя узнавать и понимать написанное. Все эти формулы походили на то, чему учили указывающих. Сдерживание и контроль, блокировка и усиление, защита и поиск. Это было ей знакомо, пускай порой рисунки и принимали странные формы. Она старалась понять их и тем самым понять чертежи, которые никогда не видела прежде.
Караван шел на запад, минуя охряные высокие барханы, где ветер шлейфами сдувал песок, отправляя его в белое полуденное небо, раскаленные каменистые пустоши, где камни цвета лазури складывались в неведомые линии и круги, уходящие за горизонт, остывшие разорванные изнутри холмы, на зелено-малиновых склонах которых застыла бурая лава, тихие оазисы с глубокими водоемами, каскадными источниками, белой глиной, бесконечными фламинго и стадами могучих винторогих антилоп, на чьих мордах шерсть напоминала маски аборигенов Черной земли, и ущелья с дымящимися вдалеке вулканами. Шерон лишь изредка поднимала голову, отрываясь от чтения, чтобы увидеть все это.
Безводный, безлюдный, раскаленный и смертельно-опасный Кариф, задыхающийся от зноя, в то же время оставался невероятно красив, и в такие моменты она думала, как все здесь изменилось после Катаклизма. Большинство земель некогда благодатного края, в котором озера и реки считались гордостью всего Единого королевства, превратились в пустыню.
Впрочем, эти мысли появлялись лишь на несколько мгновений и так же быстро исчезали. Указывающая была слишком погружена в книгу, тратя на нее все свободное время, в пути и на дневных остановках, часто засыпая прямо над ней, под неодобрительное ворчание Лавиани, опасавшейся, что девушка перевернет фонарь и подожжет их шатер.
— И не выноси ее на улицу, очень тебя прошу, — бурчала сойка. — Если кто-нибудь глазастый поймет, что у тебя в руках… Они не прочтут древний язык, но знак-то на корешке достаточно узнаваем. Нас всех закопают в песок и оставят в нем до скончания веков просто на всякий случай, чтобы не рисковать понапрасну.
