— Я и тебе привезу. Я достану самые лучшие нанолекарства.

Черт, ведь я разработал некоторые из них, но Моне этого не понять.

— Я могу достать крем, который уберет морщинки с твоих рук.

— Почему бы тебе просто не уехать? — спросила она.

Но тогда у меня не останется ни одного места, где я мог бы быть счастлив.

— Потому что мне нужен отец. Мне нужно знать, как он.

— Я могу рассказывать тебе.

У меня появился ком в горле.

— Я вернусь через неделю, — сказал я и отвернулся, прежде чем она увидела внезапные слезы у меня на глазах.

В то время я передвигался по воздуху, поэтому с облегчением сосредоточился на приборной панели у себя в голове и летел, как по учебнику, пока не вернулся в воздушное пространство Сиэтла. Там федералы перехватили у меня управление, и не оставалось ничего, кроме как смотреть на леса внизу и зеленые поля для гольфа в Кле Элуме — и изо всех сил стараться не думать об отце или Моне Альварес и ее сыновьях.

Я переехал в кондоминиум на Алки Бич, откуда открывался вид до самой Канады. Целых два дня после моего возвращения неподалеку от берега резвились касатки — удлиненные символы инь–ян, выпрыгивающие и вновь падающие в воды Паджет–Саунд.

В ночь перед возвращением к отцу и Моне я наблюдал за променадом внизу. Люди выгуливали собак, катались на роликах и велосипедах, а несколько раковых больных под химиотерапией расхаживали в больших вращающихся пузырях, похожих на тот, в котором бегал когда–то мой хомячок. Даже нанолекарства и тщательно разработанные генетические препараты с оптимизированной клеточной доставкой не могли спасти каждого.

Я хотел бы сказать, что мне жаль людей в пузырях, и, возможно, где–то даже сочувствовал им. Но со мной никогда не происходило ничего плохого. Я не болел. Никогда не женился и не разводился. Иногда у меня случались приятные необременительные свидания и отличные сезонные абонементы в лекторий Сиэтла.

Я привез Мону вместе с отцом. Мы пытались забрать Блу, но собаку невозможно было затолкать в машину — она вырвалась и умчалась, вмиг исчезнув среди яблонь. Мона побледнела и сказала: «Нам надо подождать».

Я взглянул на спокойное лицо отца. Он никогда не плакал, когда его псы умирали или убегали. Вот и сейчас он слабо улыбался, словно гордился Блу, выбравшим ферму и загорелых мальчишек.

— Твои сыновья позаботятся о псе?

— Их дети обожают его.

И мы отправились в Сиэтл: я, Мона и мой отец.

Я занялся лекарствами для отца. Это не заняло много времени — оно бежало очень быстро в окружении гигантского облака данных, к которому у меня был допуск. Я расшифровал папины ДНК и РНК, определил структуру его белков и показатели крови и велел компьютеру взяться за работу, а сам накрыл для Моны и отца стол на самой просторной из веранд. Мона заметила, что от Паджет–Саунд тянет солью. Она наблюдала за маленькими быстрыми паромами, которые носились туда–сюда по воде, и не желала смотреть мне в глаза.

Папа просто смотрел на лагуну.

— Ему нужна собака, — сказала Мона.

— Я знаю.

Я сразу занялся этим и отправил бота на поиски. Он довольно быстро прислал ответ.

— Сейчас вернусь. Посидишь с ним?

Мона изумленно взглянула на меня.

Часом позже я забрал в аэропорту Сиэтла Нэнни — немолодого золотого ретривера, служебную собаку, для которой не нашлось работы, потому что все болезни, кроме острой аллергии на перемены, были излечимы.

Когда я появился с собакой, Мона посмотрела на меня почти с ужасом, но все же улыбнулась и сняла салфетки с оставленных мной тарелок.

Нэнни с папой мгновенно очаровали друг друга. Любовь к отцу вспыхнула в ней, как и во всех остальных его собаках, с той секунды, когда она учуяла его запах. Я не понимал этого, но если бы все пошло по–другому, то решил бы, что моего отца уже нет.

Лекарства, которые я синтезировал для него, не сработали. Так иногда случается. Не часто, но разум некоторых людей отторгает вносимые нами изменения. Если человек очень стар, это даже может его убить. Папа был слишком силен, чтобы умереть, но Мона однажды сказала мне кое–что. Это произошло, когда морщинки вокруг ее глаз уже сгладились, но еще не исчезли окончательно. Она сказала: «Ты изменил его. Теперь ему хуже».

Возможно. Откуда я мог знать?

Но я понимаю, что потерял опору в этом мире. В моей жизни не было сингулярности. Я не пересек порог, отделяющий нас от нового человечества, как снова и снова предрекал мой отец. Я не оставил его позади.

Это отец оставил позади меня. Он узнавал Нэнни каждый день, и собака узнавала его. Но он больше никогда не называл меня Полом и не говорил о том, как я его превзойду.