– Это может значить только одно, – сказала ему Кирочка. – Если, конечно, отбросить предположение о случайном подобии двух чужих людей.
– И что же это?
– Он все-таки твой родственник.
– Да как же это может быть, если мы с сестрой неродные? – перебил Евгений.
– Очень просто: родственник не по матери, а по отцу.
Евгений задумался.
– Ты хочешь сказать, что я тоже его сын? Что мы с малышом – братья?
– Получается, так.
– Но как, каким образом? И что же, диктатор превратил в слепца собственного ребенка?
– Он мог и не знать, что ты его ребенок. Это могло быть простым совпадением.
– Ничего себе совпадение!
– Да. Ты помнишь, что было в день его самого первого эфира? Я тогда сразу же почти поверила, а теперь просто уверена, что все это было правдой.
– Что? – Евгений наморщил лоб, стараясь воссоздать в памяти тот вечер.
– Когда открыли телефонную линию, в студию дозвонилась женщина, которая обвинила его в изнасиловании, – напомнила ему Кирочка.
– Да, точно. Но он сказал, что к святости всегда липли блудницы, непорочные девы и юродивые. И что она относится к последнему разряду. Я не сомневался тогда в его правоте.
– Но на самом деле права была она. А ей просто-напросто заткнули рот.
– Ты думаешь, это была моя мать?
– Может быть. А может и нет. Судя по тому, на скольких юных девушек, включая твою сестру, его хватает сегодня, он был любителем непорочных дев и в молодости. Скорее всего, не одна та несчастная, которая дозвонилась, стала его жертвой. Их могли быть сотни.
– И какая-то из них моя мать.
– Которая не смогла принять ребенка от насильника и отказалась от него…
– Сдала в приют… – продолжил фантазировать Евгений.
– А оттуда ребенка забрали его же подручные «добрые» люди…
– Сделали ему… то есть мне… операцию и нашли усыновителей…
– Чтобы потом использовать тебя для шоу фальшивых чудес и завоевать доверие миллионов.
– Все так. Но где доказательства?
– Как где? По-моему, это очевидно. Одно доказательство ты почти всю жизнь носишь с собой.
Дальше они закончили в унисон:
– Прибор в голове.
Евгений встал и прошелся по комнате.
– Странно, что я не подумал об этом раньше. Но вот он – способ доказать людям правду. Мне надо сделать томографию головы, заснять все на камеру и показать видео в прямом эфире. Я один из первых исцеленных. Люди мне поверят, если увидят запись своими глазами.
– Как ты попадешь в прямой эфир?
– Действительно, как? Может быть, у тебя остались там знакомые?
– Сомневаюсь, – ответила Кирочка. – Но даже если и так, они побоятся дать тебе рупор. Потом с ними жестоко расправятся. И с тобой тоже. А я почему-то этого совсем не хочу.
Только тут Евгений подумал о высочайшем риске, который навлечет на себя попытками разоблачения живого Бога.
– Но мы же не можем молчать. Кто тогда остановит все это, если не мы?
– Ты прав, – насупилась Кирочка. – Но я не хочу тебя терять. Ты знаешь, что с нами сделают после всего этого?
– Казнят?
– Казнят. Или придумают еще что-нибудь похуже. Сломают, заставят подчиниться, работать на них.
– Но кто-то же должен!
– Да. И если мы не решимся, грош нам тогда цена. Но не надо лезть напролом и действовать наобум. Надо заручиться поддержкой.
– Какой?
– Найти других.
– Кого?
– Других исцеленных. Нет ведь никакого сомнения, что он на самом деле не умеет исцелять. Потому-то он всегда и говорил, что выбирает лишь самых достойных. Про которых он точно знал, что сработает. А значит, все, все они искалеченные дети. Надо найти их и выступить сообща. Сделать томографию всем вам – тогда уже точно поверят. Одному тебе – нет. А сотням – да.
– Заговор? – предложил Евгений, и глаза его блеснули.
– Революция! – уточнила Кирочка.
– А если они не захотят присоединиться? Ведь многие из них так же слепо верят в него, как и я когда-то.
– Надо действовать осторожно и найти убедительные аргументы. Может быть, не все, но кто-то обязательно присоединится.
– А еще призвать тех, кто пока еще помнит правду…
– Кто помнит оригиналы испорченных книг…
– Кто помнит, чему учился когда-то в школе…
– И все-таки ты должен понимать, что может ничего и не получиться.
– Я понимаю. Люди напуганы. Люди боятся потерять даже самое малое из того, что имеют.
– Мы можем проиграть. И тогда надо готовиться к худшему.
– Но мы обязаны попробовать. Помнишь, Ключник говорил, что если человек обладает информацией, он обязательно должен с ней что-то сделать?
– Мы и сделаем. Только пока не надо лезть на рожон.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Евгений.
– Все уже сделали номера на руках. Ты – нет. С твоим высоким номерным статусом это опасно. Обязательно привлечет внимание: как это такой социально продвинутый человек не спешит запечатлеть свое превосходство на руке, чтобы все видели?
– Ты предлагаешь написать?
– Да. Это мелочь. Но она может испортить весь наш план.
– Но мне противно.
– Это надо сделать, – настаивала Кирочка.
– Да ты сама до сих пор без номера.
– С меня какой спрос? Никчемная приемщица стеклотары. А ты на виду.
– И значит, всем известно, что я дружу с никчемной приемщицей стеклотары. Ты тоже под прицелом.
– Ты прав, – нахмурилась Кирочка. – Может быть, нам тогда лучше пока не встречаться?
– А вот это ни за что! – возмутился Евгений и прижал ее к себе.
– Номер все-таки сделай, – повторила Кирочка. – Может быть, когда-нибудь, когда наступят лучшие времена, мы превратим его в сук и посадим на него родную сестру моей вороны.
– Она хороша для женского плеча, но не для мужской ладони.
– Хорошо, мы подберем более подходящее животное.
– А все-таки противно.
– Знаешь, – предложила Кирочка, – Относись к этому иначе. Твой номер не так уж и плох. Когда я встретила тебя, мне было как раз двадцать два. Вот пусть это и будет здесь написано.
С этими словами она подняла его руку и поцеловала в тыльную сторону ладони.
– Ну тогда другое дело, – согласился он и поцеловал ее в макушку.
И в это самое время зазвонил телефон. Взволнованный материнский голос сообщил Евгению, что его срочно вызывает к себе учитель. Прямо сегодня, через два часа.
Глава 3
В стране шла охота на библиотекарей и преподавателей литературы.
Их отлавливали прямо на улицах, как бездомных котов, и увозили в тюрьмы целыми грузовиками.
Забирали их и из квартир – и тогда по лестницам прокатывался плач, затухая от пролета к пролету, спотыкаясь о ступеньки. Это родные провожали изъятый из общества номер, не зная, доведется ли увидеться вновь.
Слово «филолог» стало таким же страшным, каким когда-то было слово «чума». Нет, намного более страшным, что, впрочем, и понятно: ведь чуму победили еще в прошлом веке и слово оставалось уместным только в книжках, с постепенным вымиранием которых название этой болезни превращалось в смутный шелест, в россыпь песчинок, растрепанную ветром. Скоро уже никто не будет знать, что же это было такое и как оно прочесывало народы частым гребнем смерти.
А будут ли помнить завтра, кто такие знатоки
