— Конечно, поезжай, он будет очень рад, что ты передумал. Мы еще сделаем для тебя фото на память, — съязвил Эрнест, зная по опыту, что его циничный юмор гораздо лучше гасит эмоциональные вспышки Лиса, чем трепетная бережность близнеца.

— А-а, вот как, Торнадо… ты правда считаешь, что сказал сейчас что-то смешное?.. Смотри, как бы ваше дурацкое «милосердие» не обернулось снова большой бедой! Или большим пожаром…

— Лис, не преувеличивай. Это место только называется «клиникой», на самом деле там самая настоящая тюрьма, со строгим режимом и обученными охранниками. — Эрнест осторожно коснулся напряженного плеча Исаака, и получил в ответ глубокий вздох:

— Делайте, как считаете нужным… но дьявол, даже посаженный в клетку, все равно остается дьяволом, опасным и коварным, который только и ждет вашего промаха.

— Все будет хорошо, я обещаю… Сид присмотрит за мной, а я присмотрю за Сидом.

Лис прикусил нижнюю губу, чтобы удержаться от детского вопроса — кто же присмотрит за ним? — и махнул рукой в сторону машины:

— Езжайте! Не заставляйте дядюшку Райха ждать… Я найду, чем заняться.

Три минуты спустя Эрнест и Соломон уехали, и площадь опустела и обезлюдела. Начинались знойные часы, и каждый обитатель городка Реджо, местный или приезжий, стремился провести их в прохладном укрытии, подальше от огненных лучей весеннего итальянского солнца.

Столик небольшой пиццерии, за которым сидел Исаак, помещался на веранде, в густой тени, и при желании здесь можно было провести целый день. Местные достопримечательности — кафедральный собор и церкви поменьше, башня одиннадцатого века, старинные ворота — не слишком интересовали Лиса, но и торчать в отеле у телевизора или в бассейне не хотелось.

Он смотрел на голубей, деловито подбирающих крошки, на редких прохожих и велосипедистов, на туристов с фотокамерами на ступенях собора, и на людей за соседними столиками, так же неспешно пьющих кофе и едящих мороженое. Он погружался в синеву неба, раскинувшегося над площадью, как громадный шелковый парус, забрызганный пеной облаков, вдыхал запахи цветов, прогретого солнцем камня, свежесваренного кофе и горячей пиццы, и слушал, чем живет мир вокруг.

Обрывки разговоров на разных языках, как пестрые лоскуты смыслов, полоскались на легком ветерке, где-то постукивал ставень, шуршали велосипедные шины, курлыкали голуби, из радиоприемника в баре лилась популярная музыка, перемежаемая веселой болтовней диджея, жужжала кофемашина… Из дверей кафе вышел рыжий кот в узком черном ошейничке, понюхал воздух, зевнул и уселся на веранде, в паре шагов от Исаака.

— Что, приятель, хорошо тебе? — обратился к нему Лис. — Сливок напился и вышел теперь на сиесту?

Кот не удостоил его взглядом, но, словно в подтверждение сказанного, бухнулся на бок и принялся деловито вылизываться…

Внезапно Исаак ощутил, что глаза его наполняются слезами, и горло перехватывает в сладком спазме от прилива счастья, от неистовой, безумной любви ко всему, что он видел, слышал, вдыхал и осязал: к незнакомым людям, сидящим за столиками или идущим по своим делам, к цветам на клумбе, каменной колоннаде, собору, крест над которым словно плыл в лазоревой бесконечности, к ясному майскому небу и ветру, к голубям и ленивому рыжему коту — к самой жизни, во всех ее образах и проявлениях.

Ржавая ледяная игла, застрявшая глубоко в сердце после смерти Ксавье, вросшая в плоть и много лет подряд напоминавшая о себе тупой болью, как будто растаяла, истекла наружу сквозь поры, вместе со вздохами и слезами… и Лис впервые подумал, что, может быть, Эрнест и Соломон не так уж неправы в своем желании проведать узника, обреченного на пожизненное заточение.

***

Спецклиника для душевнобольных преступников располагалась в городской черте, но на самых задворках Реджо-нель-Эмилио, в тупике, куда сходились с разных сторон три небольших и довольно унылых улицы. Соломон предпочел оставить машину на стоянке на ближайшей площади, и до цели своего путешествия они с Эрнестом дошли пешком.

Никто особенно не ждал их визита, разрешение на встречу с Густавом Райхом удалось выхлопотать с большим трудом, с подключением многих связей не только Соломона, но и Кампаны, а решающим оказалось ходатайство архиепископа де Лары — того самого, что немало поспособствовал отправке Райха на скамью подсудимых и отказал ему в церковной защите.

Сыграла свою роль и операция на мозге, проведенная Кадошем несколько месяцев назад: как врач, он имел неоспоримое право взглянуть на пациента, которому собственноручно удалил опухоль, хотя бы только из профессионального интереса.

Эрнеста не очень занимали все эти формальности, он был сосредоточен на главном — убедиться, что Райх все-таки доехал до тюрьмы (пусть формально она и называлась «клиникой»), поговорить с ним с безопасного расстояния и понять раз и навсегда, на самом ли деле Густав осознал ужас содеянного и раскаялся, или это очередная хитрая игра, в надежде усыпить бдительность стражей… В глубине души, перед самим собой, Эрнест признавался, что ему было бы намного спокойней, если бы Райх умер еще во время пожара, или не перенес операции, или скончался от сердечного приступа сразу после суда… но эти мысли приводили его в ужас и внушали стыд, усиленный неожиданным самоубийством Сесиль Дюваль.

В приемной, скромным и строгим убранством напоминавшей монастырь, а стерильной чистотой и запахом карболки — больницу, посетителей встретила медсестра. Она проводила их в кабинет доктора Джованни Джервиса, исполнявшего обязанности и управляющего, и главного врача этого своеобразного исправительного учреждения.

Синьор Джервис принял французов довольно любезно, быстро изучил представленные документы и не стал чинить дальнейших препятствий — сообщил, что можно прямо сейчас пройти в комнату для свиданий, и подождать, пока приведут Густава.

Он так и сказал: «Густав», словно речь шла о простой дружеской встрече и самом обычном человеке, и у Эрнеста мурашки побежали по спине от этой спокойной будничности…

Узники в спецклинике не были обезличены, не носили номеров, сохраняли имена, как единственное напоминание о прежней жизни, и все же они напоминали скорее призраков, чем людей, а вся обстановка вокруг могла бы сойти за декорацию к современному прочтению Данте…

Рука Соломона обвила руку Эрнеста и успокоительно пожала ее.

— Ты готов? Если тебе не хочется, то…

— Нет, нет. Не за тем я ехал в такую даль, чтобы сбежать в последний момент. Я готов. Пойдем. — он набрал в легкие побольше воздуха, как будто собирался нырнуть на глубину, крепче сжал пальцы Соломона, и, следуя за провожатым, оба углубились в полутемный коридор, отделявший «светскую» часть здания от тюремной…

Комната для свиданий больше всего напоминала небольшое и довольно уютное кафе, правда, разделенное