Он гадал, стоило ли упоминать шахту, которая долгие годы служила яблоком раздора между ними. Но с тех пор прошли годы.
— Я к тому, — сказал Росс, — что людям более подкованным в этом деле, нежели Валентин, место понравится. Если кто-нибудь купит шахту и продолжит разработку, это может десятикратно окупиться.
— Так почему бы тебе ее не купить? — зло спросил Джордж.
— У меня нет денег.
— Ты же вроде банкир, как и я, — с сарказмом сказал Джордж.
— Когда меня пригласили стать партнером, я внес минимальный вклад. С тех пор моя доля выросла не намного.
— Остальные акционеры весьма мягкосердечны. Я почти всех их знаю. На следующем собрании предложи им выкупить шахту.
— Оно состоится через три месяца. Кроме того, их не настолько волнует судьба Валентина. А вот ты — его отец. Меня заботит его судьба, потому что он сын Элизабет.
Пожалуй, последнее не стоило говорить. Произносить вслух это имя. Повисла холодная тишина.
— Ну что ж, мне пора, — сказал Росс. — Рад, что ты не сильно пострадал из-за несчастного случая.
— А Валентин знает, что кто-то может вытащить его из передряги, купив шахту? — спросила Харриет.
— Определенно нет. Я не видел его почти месяц с тех пор, как шимпанзе прервал брачную церемонию в церкви.
— Расскажи.
Росс рассказал. Харриет расхохоталась.
— Как занимательно. Получается, ты не знаешь, рассматривает ли Валентин продажу шахты.
— Перед угрозой тюрьмы он точно решит продать. Мы можем поторговаться.
— Мы?
— Поскольку мы с Джорджем крайне редко соглашаемся в чем-нибудь, хорошо бы найти других людей, а не просто подставных лиц.
— И вы бы вложили деньги?
— Джорджу придется внести основную часть. Если дойдет до переговоров, ни он, ни я не должны играть заметную роль. Нет надобности решать прямо сейчас, но если действовать, то уже через две-три недели. Доброго вам дня.
— Харриет, — сурово позвал Джордж. — Я выпью бренди прямо сейчас.
Глава седьмая
Театр имени Жанны д'Арк находился рядом с церковью с тем же именем на улице Фонтенель. Снаружи театр выглядел потертым и обшарпанным, как и весь квартал; он был построен в популярном до революции стиле. Но внутри был уютный зал с мягкими плюшевыми сиденьями, а ложи полукругом поднимались над сценой и партером. К юго-востоку от площади Вьё-Марш спускался к реке лабиринт грязных и забитых людьми улочек. Дома по большей части покосились, словно отстранились друг от друга или наоборот, поддерживали. Здесь было много домов с деревянными балками, остроконечными крышами и затейливой резьбой.
Дети в поношенном тряпье, женщины на крыльце, голодные дворняги, шныряющие в поисках объедков, шумные винные забегаловки, редкие скамеечки для молитвы, с цветами в основании или без оных, лавки, торгующие вином, сыром, фруктами, овощами, свечами, свежим хлебом. В основном преобладали запахи чеснока и сточных канав.
Меблированные комнаты, где ее поселил Морис, находились на окраине квартала, у домовладелицы росли усы, а поверх платья висел грязный передник; но Беллу не волновало жилье. За последние два месяца Морис прислал ей несколько крайне привлекательных музыкальных отрывков из партитуры, написанных от руки. Миссис Пелэм слышала исполнение и спрашивала, что это за музыка. Белла объяснила, откуда они.
— Сыграй еще разок. Или если там есть слова, то пой со словами. Музыка очень красивая.
— Я могу только напеть. Мне понятны не все слова, а второй отрывок и вовсе не для меня.
Она сыграла и напела каватину Розины «Una voce poco fa» и арию графа Альмавивы «Ecco ridente in cielo».
— И в самом деле очень приятная музыка, — одобрила миссис Пелэм. — Что значит «вторая ария не для тебя»?
— В смысле, — запнулась Белла, — это... это партия тенора.
— Ох, понятно. Это арии из новой оперы?
— Ее ставили в Англии пару лет назад.
Пока что Белла не смотрела всю партитуру. Во время долгого, тряского, физически изматывающего путешествия из Хаттон-Гардена до Руана Морис сидел рядом, рассказывал историю оперы и объяснял, с какими проблемами столкнется при выборе исполнителей; но для Беллы никогда не писали музыку, чтобы она могла судить и понять такие тонкости. К тому же она не совсем понимала, как Морис сумел назначить ее на главную партию. На другой день они обедали в маленьком бистро рядом с кафедральным собором в обществе еще трех молодых французов.
Первый, Жан-Пьер Арман, пел главную партию графа Альмавивы. Он был высокий, белокурый, с близко посаженными глазами и широкой улыбкой. Второй, Этьен Лафон, был самым старшим и, видимо, сыграет дона Базилио. Он говорил с сильным акцентом, и Белла понимала его с трудом. Хотя теперь она свободно владела французским и успешно осваивала итальянский, ей приходилось постоянно напрягать слух, чтобы понять, о чем тараторят мужчины. Третьего звали Эдмон Ларго, он был помощником режиссера. Они обходились с ней вежливо и учтиво, и Морис старался по мере возможности втягивать ее в разговор. Во время еды Белла ловила на себе взгляд Жана-Пьера Армана, чаще всего он смотрел поверх края бокала; Белла надеялась, что он оценивает ее певческие качества, а не что-либо другое.
После обеда, когда все трое ушли, Белла тронула партитуру.
— Не думала, что ты выберешь для меня такую важную партию, Морис.
— Ты должна блистать!
— Но в опере больше нет значительных женских партий. Меня окружают одни мужчины!
— Есть партия Берты, твоей гувернантки. Это важная роль. Но не бойся, ты не одна. Есть музыканты, солдаты, нотариусы, танцоры.
— Партию Берты ты отдашь Элен или Полли?
— Нет, они слишком юные. Берту исполнит дочь мэра. Такие связи нам не помешают.
Она ненадолго задумалась. На улице резвились мальчишки, длинные голые ноги сверкали на солнце.
— Когда они приедут?
— Пока точно не знаю.
— Они поедут одни?
— Мой кузен скоро возвращается из Лондона, — криво усмехнулся Морис. — Хотя он не самый подходящий спутник! В отличие от меня, дорогая Белла.
— Не уверена,
