– Нельзя судить о религии по ее крайностям.
– Вообще-то как раз по ним лучше всего судить – как по цветкам на ветвях.
Иззи откусила от овощного панини и отхлебнула холодного кофе.
– Можно уже поговорить про “Игру престолов”, а? Про “Холостяка”? Помнишь, как мы одно время говорили только о Трампе? Он нас обеих сосредоточивал на важном – как рак. Но смешнее. А потом все стало по-настоящему. И даже близко не смешно.
– У меня видения, – призналась Эмер. – Видения и сны.
– Хорошо, – отозвалась Иззи. – Хорошо, по-моему.
– Что ты на самом деле думаешь?
– Я думаю, тебе надо переспать.
– Очень по-мужски сказано.
– Пусть да случится с тобою время секса.
Эмер втихаря нырнула обратно, в образы из вчерашнего сна. Царь драконов. Ее отец занимается в водохранилище любовью с чужими людьми. Какого хера? Ну никак же это не впитать – ни как сон, ни как действительность. Если счесть это сном, что́ этот сон говорил об Эмер? Если счесть явью, что́ эта явь говорила обо всем остальном? Никуда не пристроить, только в сторонку, в какой-нибудь темный угол, может. Запереть в доме, как пистолет в коробке в сейфе на полке в чулане. Зазвонил звонок на урок.
Эмер встала со стульчика, колени, согнутые под таким невозможным углом, затекли. Иззи тоже встала и взяла лицо подруги в ладони.
– У тебя же все будет хорошо, хорошо?
От простецкой доброты Иззи Эмер захотелось плакать.
– Думаю, у тебя отец тает и это разбивает тебе сердце. Такие мои слова, остальное херня. Но ты выплывешь, я уверена.
Эмер кивнула.
– Ладно.
Иззи поцеловала ее в щеку. Эмер обняла подругу и прошептала ей на ухо:
– Мне надо найти кого-то вроде тебя.
– С членом.
– Это будет приятная добавка.
– Святой Грааль. А теперь давай-ка иди работать – лепить юные умы. Ас-салаам алейкум.
Страх и трепет[119]
После того что сказала ей Иззи, Эмер хотелось заскочить к отцу по дороге домой. Она частенько проводила с ним пару часов после уроков. Но с тех пор, как у нее завелся Корвус, Эмер уклонялась от своих обязанностей. Чувствовала себя виноватой. Но Корвус улетел, и теперь можно было вернуться к убаюкивающему ритму дней: дом, подземка, школа, подземка, папа, дом. В подземке она поискала взглядом того таинственного человека. Не видать. Но зато нашла себе “Ход мыслей”, который ее зацепил.
Лишь охватив существование в целом, обнаружишь, достаточно ли у тебя мужества, чтобы понять, что жизнь есть повторение, и готовности радоваться этому. Повторение – сама действительность; повторение – это смысл существования.
Сёрен Кьеркегор[120]Ага, скажите это рабочему на конвейере или бариста в “Старбаксе”, у которого глаза, как у зомби. Эмер вспомнила историю Камю о Сизифе – его, день за днем толкавшего в гору камень, в конечном счете сочли “счастливым”. Делать одно и то же вновь и вновь без всякой надежды на завершение или победу. “А ну булыгу двигать”, как говорил для поддержания боевого духа другой ирландец в ее жизни – Сидни. Все ли мы – персонажи пьесы Беккета в постановке Сартра? А если так, задумалась Эмер, озираясь по сторонам, чего это люди вроде как не готовы радоваться смыслу существования в повторении?
Задумалась Эмер и о том, уж не подсунул ли Кьеркегора пассажирам, проделывающим одно и то же каждый день, какой-нибудь всеведущий туз из ГТУ – как подачку. И вот еще о чем она размышляла: не лучшим ли болеутоляющим был подобный экзистенциализм, нежели мысль о рае, за которую Эмер все еще цеплялась в детских глубинах ума, что опекал безнадежный замысел Эмер стать священником.
Ее грёзы прервало жутковатое объявление голосом наполовину человека, наполовину робота, похожее на звуковую дорожку из ужастика фоном к звукам подземки со времен 9/11: предупреждение о том, что следует внимательно относиться к оставленным без присмотра сумкам и сообщать о подозрительных свертках, тра-ля-ля… Как инструктаж по безопасности в самолете. Все пугающее неизбежно слипалось воедино и становилось голосом родителей Чарли Брауна[121]. Для вашей безопасности бу-бу-бу… туже затяните ремни бу-бу-бу… сперва наденьте маску на себя, а потом помогайте другим бу-бу-бу. Но факт оставался фактом: существовали люди, готовые убить за свой крошечный уголок Бога, и Эмер это потрясало и ужасало – мы разве не одному и тому же Богу поклоняемся? Бу-бу-бу.
Открывая дверь в отцову квартиру, она отчасти ожидала, что папа бодр и подвижен, пляшет по комнате с Джинь-джинь, но не тут-то было. Старик спал, а Джинь казалась встревоженной.
– Он не спать хорошо, – сказала она. – И смотрите… Встать посреди ночи есть. “Шеф Боярди”. —Джинь показала на кухонную стойку, где выстроились ни много ни мало восемь банок “Спагетти с фрикадельками”, открытые, в шеренгу; зазубренные крышки торчали вверх, словно бы иронически салютуя.
– Он это все сам съел?
– Я это не есть. – Джинь, кажется, оскорбилась от такого подозрения, пусть Эмер этого в мыслях и не имела.
– Позвольте у вас спросить, Джинь, и это нисколько не обвинение, прошу вас понять, но может такое быть, что он ходит во сне?
– Ходит во сне?
– Да. Человек встает и делает что-нибудь – ходит, ест… – говорить “участвует в массовой водяной оргии в Центральном парке” она не стала, – но при этом продолжает спать.
– Я не знаю, что такое ходит во сне, мисс.
Эмер осмотрела отцовы кроссовки, они были облеплены засохшей глиной.
– Вчера был дождь, – сказала Джинь-джинь и странно хихикнула.
Эмер не поняла, с чего Джинь хихикает, а расспрашивать не пожелала. Джинь взяла у Эмер кроссовки:
– Я мыть.
Эти два слова показались Эмер больше похожими на “отъебись”. Джинь-джинь ушла с кроссовками, а через несколько минут, не успев остановить ее, Эмер услышала шум воды в ванной. Джинь собралась смыть нью-йоркскую грязь, дерьмо и что там еще налипло на отцову обувь прямо в ванну? Эмер махнула рукой – ссоры не хотелось, Джинь была слишком нужна. Из-за этого Эмер почувствовала себя еще более виноватой – надо быть лучшей дочерью, обслуживать отца целиком. Разве этот человек не менял ей подгузники? Она, что ли, не способна его мыть? Почему ей недосуг?
– Ну, – выкрикнула Эмер, предлагая извинения филиппинке в ванной, – уж лучше пусть ест, чем
