– Я все понимаю, но дальше оставаться на вашей станции мы не можем. И это не наша прихоть: мы выполнили… на наш взгляд… задание и должны возвращаться назад. Других вариантов быть не может. Можем, конечно, задержаться на день-два. А потом – на базу, в Урочище.

Слова «день-два» оживили Батуру. Он очень быстро, как будто опасался, что его перебьют и не дадут договорить, начал излагать мысль, которую боялся до сих пор произнести вслух:

– Я согласен, что лесники в бою на Поверхности понесли серьезные потери. Не зная особенностей их примитивного мышления, все же предположу, что они сейчас подавлены и напуганы. Они нас боятся. Пока боятся. А значит, мы должны нанести им удар. Завтра, в крайнем случае послезавтра. Да вы не думайте. Мы не собираемся отсиживаться. Я подыму всех, кто может носить оружие. Вояки они, конечно, не ахти какие, но рядом с вами они, по крайней мере, будут драться.

– В своем ли вы уме, администратор? Вы предлагаете моей пятерке с вашими ополченцами провести крупномасштабную операцию. Вы знаете порядок: пишете заявку в Центр, вам пришлют войска, при необходимости спецназ, и тогда…

– Офицер, ты сам не веришь тому, что говоришь. Я и вас-то вымолил еле-еле. Наше направление считается бесперспективным. Инспекторату на нас, по большому счету, наплевать. Он только зорко следит за тем, чтобы я налоги вовремя платил и чтобы восстание не началось на моей станции. Ежели бунт подавить, так они хоть всю армию пришлют! Уж очень они боятся нового партизанского восстания, наподобие талашовского. А по поводу прочих угроз и опасностей, так это сугубо мои проблемы. Начнется долгая нудная переписка, обмен бюрократическими официальностями. А армия сюда дойдет только тогда, когда станцию уже от лесников отбивать надо будет.

Один из приближенных Батуры испуганно смотрел на своего разошедшегося начальника. Он схватил администратора за руку, как бы пытаясь остановить его прорвавшуюся речь. Батура отстранился и продолжал:

– Видишь, офицер, мне уже все равно. Хочешь – возвращайся в Центр и пиши на меня рапорт. Ты можешь, а вернее, должен по уставу сообщить о подобном брожении мысли. Мне осталось недолго. Не за себя я трясусь. Пекусь за этих обмороков, которые здесь живут, их детей и жен. Но будь уверен, очень скоро большой кровью тебе придется отбивать эту станцию у лесников. Ты, конечно, сделаешь это с честью. И вот когда прогуляешься по обезлюдевшей станции и попинаешь ногой детские черепа – обязательно вспомнишь этот разговор в этой дыре. И сможешь ли ты после этого спокойно спать?..

Батура хотел говорить что-то еще, но очередной сильный приступ кашля, который он усилием воли до этого давил, прорвался наружу.

6

Убрам выделили три квартиры. На этой станции жилья хватало, не хватало людей. Зозон, недолго думая, сказал Вере:

– Ты давай в отдельную конуру, а мы – по двое.

Вера так и не поняла, почему он принял такое решение – ей, самой молодой в пятерке, отдельное жилье. Он мог его взять себе, как командир. Тем более, Вера уже привыкла спать в одной казарме с мужиками, да и никто из убров по этому поводу не комплексовал. Хотя, с другой стороны, в казарме никогда не ночевало меньше пяти-семи спецназовцев, а здесь Вере пришлось бы ночевать с Фойером, с Пауком, с Лисом или с самим Зозоном в одной квартире вдвоем. Не то чтобы Вера боялась домогательств: вряд ли кто из ее сослуживцев захотел бы повторить историю Солопа. Просто когда один на один в квартире – что-то в этом есть интимно-неловкое, чего Вере бы явно не хотелось. Поэтому она была благодарна командиру за отдельную квартиру.

Квартира Веры находилась у Озера. Так местные называли вырытую глубокую яму, постоянно заполненную водой. Перед тем как выкопать яму, здесь был снят один пролет рельсов со шпалами, и на этом месте вырыт котлован от обваливающейся стены станции до платформы. Сюда стекали сточные воды. И именно отсюда они откачивались посредством нескольких толстых шлангов, идущих к электрическим и велосипедным насосам. И сейчас кто-то дежурил «по насосу» – был слышен медленный скрип велосипедного механизма, откачивающего воду.

Вода в яме была мутная. Но, как бы там ни было, Вере не приходилось видеть нигде в Муосе такой большой «водоем». Работа насоса и сквозняки давали слабую рябь на воде, которая переливалась в свете единственной подвешенной к потолку станции лампочки. Поэтому зрелище завораживало. Вера легла на живот и глядела на Озеро через просвет между «створками» в тряпичной двери-занавеси своей квартиры.

– Где спрятала бульбу, сучка? – прохрипел чей-то сиплый голос. – Сюда давай, стерва черномазая.

Серия глухих шлепков и женский крик:

– А-а-а. Не бей, только не в живот, не бей!

– Мамку не трогай!

В зловещей тишине станции эти крики прозвучали как гром. Вера даже вздрогнула.

В тусклом свете Вера увидела картину местной семейной драмы. Болезненного вида плешивый мужик тащил за волосы смуглую женщину. За ними бежал такой же смуглый мальчишка лет десяти, который хватал мужчину за одежду и требовал, чтобы он отпустил мать. Сопоставив внешность матери и сына, Вера догадалось, что они – мулаты, значит, мать родом из Мавритании. Вера слышала, что все мавры теперь живут в Резервации, но, видимо, для таких гиблых мест, как Партизанская, этой было сделано исключение.

Женщина отчаянно вырывалась, кричала, пыталась мужчину укусить, сын хватал отца и, плача, тоже кричал, чтобы он отстал от матери. Сзади подбежала русоволосая женщина, которая стала бить пацана:

– Не лезь к отцу, мавр вонючий, вон пошел.

Еще трое маленьких детей стояли возле жилища этого семейного трио и плакали. Жилище стояло далековато от квартиры, в которой лежала Вера, но ей показалось, что все трое детей – тоже мавры.

Мужик столкнул женщину в Озеро. Воды ей оказалось по грудь, но по тому, как встрепенулась женщина, стало понятно, что вода очень холодная. Женщина подгребла к краю ямы, схватилась руками и пыталась вылезти. У нее не получалось, она стала просить мужа:

– Коля, достань, Коленька…

– Говори, ленточница вонючая, где бульбу спрятала. Говори, а то утоплю тебя здесь!

Мужик ударил пяткой в плечо женщине, которая отчаянно пыталась вылезти из ямы.

Русоволосую происходящее явно обрадовало. Пошатываясь от выпитого и от отчаянно вырывавшегося из ее хватки пацана, она злорадно скалилась:

– Так ей! Врежь суке этой!

Мулатка просила жалобно:

– Коля, я ж не себе ее спрятала. Ты же себе на брагу оставил картошки, две бадьи уже с Ленкой выпили. Нам же есть ничего не останется до следующей раздачи. О детях своих подумай!

– Эти байструки немытые – не мои дети. Не знаю, где нагуляла их.

Он опять