Зозон часто со стороны наблюдал за Верой. Ему нравился этот воин в женском обличье. Подкупала неженская целеустремленность и терпеливость диггерши. Казалось, ее в этом мире не интересовало ничего, кроме военной науки. С каким-то умиротворением он смотрел за манерой боя, быстрыми, но мягкими движениями девчонки. Когда он показывал ей особый замах мечом или связку ударов, она с собачьей преданностью слушала и смотрела на него, стараясь не упустить ни одной детали. Он ловил себя на мысли, что объяснять и учить ему хочется только ее, а вопросы и ошибки других воинов его просто раздражают.
С Верой Зозон спарринговал чаще, чем с другими. Во время схватки он всматривался в ее живое лицо. Во время боев, учебных и реальных, он пересмотрел сотни лиц. В одних читалась боязнь, граничащая с истерией, в других – уверенность опытного бойца, в третьих – ненависть. Лицо Веры выражало только живой интерес к бою. На нем не было боязни, когда соперник сильнее, не было ненависти и злости, когда он одерживал верх, не было жалости, когда своему противнику Вера делала очень больно. Только живой интерес: она анализировала бой, запоминала свои ошибки, чтобы их больше не повторять, и чужие, чтобы ими пользоваться. Когда она пропускала болезненный удар, даже падала, даже получала нокдаун, лишь на мгновение по ее лицу пробегала какая-то тень. Через секунду ее взгляд становился еще более сосредоточенным, а движения – выверенными, как будто она не чувствовала боли.
Зозон был опытным бойцом, к тому же он был чуть ли не в два раза тяжелее Веры. Несколько раз ее мускулистое, но легкое тело отбрасывали мощные удары его кулаков и ног. Но эти микропобеды его не радовали, не доставляли, как раньше, удовлетворения, замешанного на чувстве неоспоримого превосходства над своими учениками. Он, помимо своей воли, вел бой с Верой мягче, чем с другими, хотя старался гнать мысли о причине этого. А девушка быстро училась. Она все ловчее уворачивалась от его ударов. Пользуясь большей подвижностью, она постоянно меняла линии атаки и исподтишка лупила его хлесткими плетями своих ног, а иногда и набитыми костяшками рук. Она просто вынуждала его драться в полную силу. Как только он начинал злиться, мастерство опытного бойца брало верх над юной прытью – очередная подача отбрасывала Веру к стене туннеля или на пол, сбивая дыхание и мутя сознание. А вместо того чтобы хладнокровно постебаться над ошибкой ученицы, он скрипел зубами и в который раз зарекался быть с ней помягче.
11
Несмотря на напряженный ритм обучения убров, у них все же оставалось свободное время: с момента окончания тренировок до отбоя им давалось два часа, а в воскресенье – половина дня после обеда. И убры отрывались по полной: до отбоя им надо было успеть напиться в столовой дрянного спирта, захмелеть и начистить друг другу морды, вспомнив какую-нибудь старую замусоленную обиду. Конечно, таким утехам следовали не все, в основном – холостяки. Кто-то играл в карты, выигрывая, а потом снова проигрывая сбережения, которые в Урочище все равно было не так уж легко потратить. Немногие уединялись в своих квартирах, проводя время с детьми и женами, правда, такая трата времени здесь не была популярной. Кто-то читал книги, выслушивал и пересказывал последние новости Муоса, обсуждал последние и давние боевые операции, вспоминал погибших товарищей. Или просто пораньше ложился спать, чтобы отдохнуть перед следующим тяжелым днем.
А Вера шла на полосу препятствий, к тренажерам, макиварам и мишеням. Драгоценные часы она тратила на то, чтобы свести к нулю фору, данную природой ее сослуживцам – мужчинам. К своим способностям она относилась критически. Ей постоянно казалось, что ее победы случайны, а успехи ничтожны. Иногда ей даже думалось, что здесь она ничему не научилась, а то, чему научилась у диггеров, забывает.
В один из первых вечеров Зозон услышал знакомый стук, который раздавался в неестественное для него время. У дневального, дежурившего на внутреннем посту, спросил:
– Кто там?
– Стрела. Чокнутая какая-то.
Дежурный для большей эмоциональной окраски данного им Вере определения покрутил пальцем возле виска. Зозон нахмурился и вышел на полосу.
Уже не только стук, но и учащенное дыхание девушки было слышно за рядами тренажеров и барьерных стенок. Так и есть: Вера как иступленная долбила руками в макивару. Снаряд не был рассчитан на такого легковесного бойца и сильно амортизировал. У Веры не получалось бить в унисон дребезжанию макивары. Зозон несколько минут наблюдал на это почти детское лицо с искусанными губами, всколоченными волосами и синими кругами под глазами. Хотел сказать пренебрежительно-заботливым отцовским тоном, чтобы она не занималась ерундой по ночам. Но вырвалось совсем другое:
– Не так бьешь. Ты целишься в ближайшую тебе плоскость, и кулак тормозит раньше, чем достигнет цели. Удар получается не такой быстрый и сильный. А ты должна бить так, как будто цель сантиметров на десять дальше, чем на самом деле.
Вера остановилась, смешно дунула на выбившийся из-под баданы клок волос, который лез в ей глаза, и широкими глазами посмотрела на своего командира.
– Поняла? Нет? Слушай внимательно и головой вникай в то, что я тебе говорю! Хочешь бить в челюсть – пробивай до затылка; хочешь бить в живот – веди кулак до спины. Вот так! – вмонтированная в пол деревянная балка с накрученной на нее паклей заметно прогнулась от мощного удара командира.
У Веры не получалось. Она старалась повторить движение Зозона – никак! Зозон давно бы дал подзатыльника, поставил устно задачу и пошел бы в блок. Но в блок ему не хотелось, впрочем, как и всегда. И поэтому он терпеливо объяснял Вере, как нужно бить. Он еще ничего не успел, как дневальный прокричал: «Отбой!». Впервые во внезапно потухших глазах бесстрашной девчонки он увидел не то растерянность, не то просьбу. Но команда «Отбой!» в Урочище чтилась свято. Он строго скомандовал:
– Марш в казарму… – но потом почему-то добавил: – Завтра продолжим.
Уже бежавшая в блок Вера прокричала с детской радостью:
– Есть, командир!
Зозон хмыкнул и поплелся в свою квартиру.
Домашних дел у убров не было – все это было заботой живших в Урочище женщин. Их жены
