Они решили, вернее, каждый раз в мае решают, что возможны два варианта.
Первый – двадцать восьмого мая происходит нечто ужасное, и они, не спрашивайте как, не знаем, отпрыгивают на четыре года назад. И так раз за разом. Второй – что вслед за двадцать восьмым идет двадцать девятое мая, и они живут себе дальше, может, давно уже состарились и умерли. А то, что вокруг – это отражение и только. Эхо. Сбой программы. Называйте, как хотите, только суть одна – ненастоящее всё вокруг. И потому хочешь – прыгай, хочешь – ешь эскимо, а двадцать восьмого всё равно наступит перезагрузка.
Возможны и третий, и сто третий варианты, у него даже в тетрадке две дюжины записано, но все это из серии «сколько чертей уместится на острие иглы».
Уехать бы куда-нибудь на этот день, на двадцать восьмое. А как уедешь? Седьмой класс. Да и смысл, если можно просто спрыгнуть с балкона. И все равно окажешься в четвертом классе.
Тот длинный подземный ход они нашли давно. Возможно, даже в самом первом отскоке – если он был, самый первый (Антон порой думал, что происходящее вообще не имеет ни начала, ни конца, семнадцатый вариант из тетрадки). А если по календарю, то сегодня и завтра. Сегодня догадались, завтра утвердились в догадке.
Антон вышел в гостиную, где матушка смотрела телевизор. Рядом на диване лежала газетка, та, которую он нашел в почтовом ящике.
– Я возьму? – спросил он.
– Конечно, Антоша, бери. Хочешь посмотреть телевизор? – она потянулась к пульту.
– Нет, не сейчас. Завтра, может быть.
– Ну, завтра.
И в самом деле, что смотреть? Если кино какое – так есть интернет, без рекламы. Все фильмы он, допустим, уже смотрел, но большинство забыл напрочь. Новости? Было бы что серьезное, касающееся если не его лично (таких новостей не бывает), то хотя бы городка СК, он бы запомнил по предыдущим циклам. Если допослезнание молчит, то и думать не о чем.
Он начал листать газетку. Ага, вот. «Медицинское училище имени императрицы Александры Федоровны проводит День открытых дверей 28 мая в 12 часов. Приглашаются учащиеся седьмых и восьмых классов, а также все желающие».
Он посмотрел на часы. Сегодня уже поздно, а завтра…
Медучилище в городе было известное. Историческое. Начали его строить в тысяча девятьсот двенадцатом году, открыли в четырнадцатом, аккурат к войне. Первого сентября. Тут над училищем и взяла шефство императрица.
Здание светлое, видно издалека, смотрится приятно. Почти как Эрмитаж, но поменьше. Он, конечно, в Петербурге не был, но альбомы разглядывал. В интернете. Памятник архитектуры, охраняется законом. Готовили в нём сестёр милосердия и фельдшеров. В Первую мировую их, сестёр и фельдшеров, требовалось во множестве. Или, как её тогда ещё называли, Вторую Отечественную. А ещё – Великую. И в революцию нужны были фельдшера и медсёстры, и в третью Отечественную, тоже Великую. И по сей день фельдшера нужны. Так что первого сентября пятнадцатого года училище отметило своё столетие. И первого же сентября начинается лента Мебиуса (четвертый вариант из тетрадки).
Случайно? Очень может быть. Или не случайно?
4
– Нет, училище было построено на средства земства и на пожертвования частных лиц, императрица не дала не копейки, – экскурсовод, он же сторож, завхоз и дворник Матвей Егоров к делу подошел серьёзно, хотя посетителей краеведческого музея было двое, паренёк и девушка. Школьники. Интересующиеся историей родного края. Сами пришли, не с классом. Отчего бы и не провести экскурсию. Пусть и pro bene.
– После революции и установления в городе советской власти училище стало гордо носить имя товарища Троцкого и выпускало только военных фельдшеров в ускоренном порядке. Затем, когда товарищ Троцкий выпал из обоймы, училищу дали имя Пирогова, знаменитого хирурга.
Во время Великой Отечественной в здании помимо прочего располагались отделение Нового Института, эвакуированного из Москвы, и военно-экспериментальный госпиталь. Проводились работы по внедрению новых методов лечения, обеспечивающих скорейшее выздоровление больных и раненых. Приезжал и другой знаменитый хирург – Бурденко. В гитлеровской Германии хвалёная немецкая медицина возвращала в строй сорок пять процентов из числа раненых, в Советском же Союзе – семьдесят пять процентов раненых и свыше девяноста процентов больных. Кроме того, в здании находился спецотряд, обеспечивающий сохранность тела Ленина. Для введения в заблуждение возможных шпионов и диверсантов считалось, и тоже под большим секретом, что тело вождя мирового пролетариата перевезли в Тюмень, а на самом деле оно хранилось здесь, в Смирнове-Каменецком, в подвальном этаже училища. Мы видим три этажа – цокольный, он же полуподвал, первый и второй, но есть и подвальный, в котором благодаря конструкции круглогодично поддерживается температура плюс десять градусов.
После войны госпиталь работал вплоть до сорок девятого года, после чего вернулся в Москву, а училище стало работать в обычном режиме, то есть готовить фельдшеров, акушерок и медсестёр хирургического профиля, но по-прежнему участвуя в научных исследованиях вплоть до конца восьмидесятых. Тут даже космонавты проходили месячную медицинскую подготовку.
Императрицу же вспомнили в две тысячи тринадцатом году, к четырехсотлетию дома Романовых.
– А есть в музее план училища? – спросил паренек.
– Чего нет, того нет, – Михаил показал на стенд, где фотографии училища – дореволюционные, довоенные и послевоенные – чередовались с фотографиями документов, среди которых была и записка Ленина с требованием немедленно, не дожидаясь выпуска, отправить на фронт всех учащихся. – Скажу по секрету, его, плана, в городе не найдёте – училище по-прежнему считается режимным объектом. Но можете посмотреть своими глазами – двадцать восьмого числа в училище день открытых дверей. Ну, а если решите и сможете поступить в училище – тогда и вообще проникнитесь духом времени.
– А это кто? – спросила девушка, почти девочка, показывая на фотографию. Перед входом в училище – две статуи, каждая на своем постаменте. – Пирогов и Бурденко?
– Нет, это Ленин и Сталин, вожди Советского Союза.
– Но сейчас их нет?
– Сейчас нет. Памятник Сталину убрали в шестидесятом, Ленину – в тринадцатом году. А то уж совсем нелепо выходило: Ленин перед училищем имени императрицы.
Когда школьники ушли, Матвей стал накручивать телефон – старый, времен Бурденко.
– Да, были. Двое. Узнал. Оля Бондаренко и Антон Яковлев. Да, их интересовало только училище. Показал экспозицию, рассказал, что знаю.
Положив черную эбонитовую трубку на рычаг, он думал, сколько ещё продержится телефон – десять лет, сто? Прежде вещи служили долго. Интересно, как часто по этому телефону звонили Куда Нужно году этак в сорок восьмом?
Роль осведомителя была Матвею
