Не один он тут, подумал Павлов и высвободил руку с пистолетом из-под себя. Прицелился лежа в темноту. Туда, где стонал Страх.

– Ловко это ты… – сказал Страх.

Павлов поднял пистолет, но не выстрелил. Патронов в магазине осталось всего четыре, а перезарядить с простреленной левой рукой он не сможет. Так что – четыре выстрела на все. И для тех, кто может сюда прибежать.

– А ты ведь должен был умереть, – с удивлением произнес Страх. – Глупость я сделал… глупость… прямо как твой приятель…

– Что это там, в камере?

– Не знаю…

– Но ты же видел…

– Это я видел, не ты. Так что…

– Что там внутри? – Павлов попытался крикнуть, но не получилось. Только хриплый шепот.

– Внутри. Понимаешь? Внутри… Думаешь, мне приятно знать, что там гибнут люди? Думаешь, это мне доставляет удовольствие? Нет. Я несколько раз был там во время… во время нападения… и я больше туда не хожу… – Страх говорил с паузами, ему, похоже, было больно. Две пули в грудь – это немало. Нет, немало.

Справа послышались какие-то шаги. Это спешит помощник.

– У меня мало времени, – прошептал Павлов и сплюнул кровь. – Я хочу понять.

– Он там, внутри… И пока у него есть пища – ему нет смысла оттуда уходить.

– Да что такое он?

– Что? Или кто? Какая разница? Я даже не знаю, откуда он взялся… Может, он жил здесь веками. Вот в тех коридорах под землей. Ты же знаешь, что город стоит на старых ходах? Вот он здесь и жил. Принимал подношения от людей или просто перехватывал заблудившихся. А потом… Потом нашел себе убежище в автоматической камере хранения… Ты его как себе представляешь? Как нечто в виде змеи? Белого червя? Нет, это не так. Он… Он не похож ни на что… Он – прекрасен в своем уродстве. Он неуязвим…

– Это он тебе сказал?

– Что? Ирония? Нет, он не сказал. Я это понял. Почувствовал. И твой приятель сегодня это подтвердил. Как можно уничтожить плоть, если это не плоть? Если это – нечто другое? Его нельзя убить или прогнать. Его можно только удержать на месте. Не выпустить из ячеек. Дать ему возможность кормиться на месте, а не искать добычу снаружи. Сколько народу в городе гибнет на дорогах за год? Никак не меньше десятка… А тут…

– Откуда ты знаешь, что он, вырвавшись…

– А я не знаю. Я предположил… и теперь… теперь не могу представить себе ничего другого. Он хищник в открытой клетке и останется там только до тех пор, пока есть еда. И я должен сделать так, чтобы никто… чтобы никто не узнал о его существовании… и не полез убивать его… или выгонять… Я не знаю, что он будет делать на свободе. Я не знаю, как он будет убивать и сколько. Одного человека в сорок один день? Или всех, кого встретит на своем пути? Если не нужно будет прятаться, что он будет делать? Волк, попавший в овчарню, начинает рвать и убивать всех баранов уже не ради пропитания… просто потому, что может… Понимаешь?

Страх закашлялся.

– Страх! – прозвучало из темноты. – Тебе помочь?

– Не надо, – тихо сказал Страх. – Подождите там, в коридоре… у нас тут беседа завязалась…

– Как скажешь, Страх.

– Вечно они… мешают… поболтать… Так о чем… о чем это я? Да, о нем. Я могу удерживать его на месте. У нас с ним нечто вроде договора…

– Ты говорил с ним?

– Дурак, что ли?.. Нет. Я его почувствовал… В своем мозгу почувствовал… Понял, что он думает… Если он думает. Все должно происходить незаметно… Это он понимает… И это понимаю я… Нужно просто убирать багаж… Иногда отвозить его в другие города, чтобы там искали, не здесь… Это счастье, что он согласился…

– А если он врет?

– А если нет? Десять человек в год за сотни… за тысячи других?.. Это честный обмен… Честный… Наверное, это гордыня, но я… я спасаю жизни… спасаю жизни, отдавая людей на смерть… Парадокс? Нет… Это истина… И я… Просто вор. Дрянь, мелочь, но вот тут, сейчас, возле этой проклятой автоматической камеры хранения – защищаю все человечество… и это… это придает смысл моей жизни, – Страх затих.

– Подох? – спросил Павлов, который понимал, что и у него самого силы скоро закончатся.

– Еще нет, – ответил Страх. – Знаешь, чего я боюсь? Я боюсь, что рано или поздно кто-то решит закрыть камеры. Просто убрать или заменить на новые. И тогда он… он вырвется… будет вынужден выйти… Я думал… Я думал, а можно будет с ним договориться? Перевезти его как-то в другое место? В другую автоматическую камеру хранения… Думаешь, получится?

– Ты у него спроси?

– Нет. Он слишком быстро научился проникать ко мне в мысли. Нет… Я… не хочу так… я хочу сохранить свободу воли… я сам решаю, что нужно спасать человечество… нести мою гордыню… Слушай, сержант… А может, я уже подчинился ему? Может, это он внушает мне мысль о защите человечества?.. Я же в детстве… в детстве хотел… Он нащупывает слабину… боль… и давит… давит… Ты уже чувствовал его? Уже чувствовал его мысли у себя в мозгу?

– Да, – ответил Павлов. – Я…

– Ты уже признал?.. Ты понял, почему его нельзя выпускать?.. Ты потому и прибежал ко мне… чтобы узнать… чтобы…

– Это неправда, – еле слышно крикнул Павлов. – Ты врешь!..

…Его жена и сын стоят на краю дороги. Их будущего убийцу выпустили из банка. Чтобы спасти заложницу. Не стрелять, приказал начальник, и убийца выбегает на улицу. И в панике начинает стрелять. И пуля пробивает грудь сыну и жене. А сам Павлов падает на асфальт, так и не успев перехватить летящую смерть. Сломал ключицу и ободрал об асфальт лицо. А жена и сын – умерли. Потому что кто-то решил выпустить убийцу. Из самых правильных побуждений…

Нет, прошептал Павлов. Это не тварь вложила ему в мозг, это он сам… сам помнит и понимает… Нельзя выпускать… Нельзя…

– Как там в армии, сержант? – спросил Страх. – Пост сдан? Я могу… я могу спокойно подохнуть?

Павлов вскочил, попытался броситься на голос, втоптать его в камни, смешать с темнотой… Но не смог. Упал. И темнота захлестнула его.

До десятого июня Павлов успел и раны залечить, и в отпуск сходить, и вернуться. Пару дней он не догулял, но начальство даже обрадовалось – людей не хватало.

К полуночи Павлов спустился к камере хранения. Перекрыл доступ вовнутрь. Соколов правильно придумал. Удобно. Первыми в формирующейся очереди оказалась пара, но за ними стояла пожилая дородная женщина. Она сразу же попыталась устроить скандал пронзительным голосом и замолчала только, когда Павлов пообещал пропустить ее первой.

– Мы же пропустим женщину? – с улыбкой спросил он у пары, и те подтвердили – пусть идет.

– Проходите, –