Но завтра Павлов так и не решался начать разговор. Послезавтра. Точно поговорим.

Что-то ведь Соколов задумал. Может, его как-то просто не пустить в камеру хранения тридцатого апреля? Вон выставить алкашам пару бутылок, чтобы они Артему ногу сломали. Безжалостно чтоб. Открытый перелом. Чтобы даже на костылях он не смог туда явиться. Но пройдет сорок один день. Или восемьдесят два. И Артем снова туда полезет, он ненормальный. Он не остановится.

На дежурстве они перестали разговаривать – просто ходили рядом, вместе заходили в кафе перекусить и молча сидели, отхлебывая кофе из чашек. Потом снова вместе шли по маршруту.

А о чем говорить?

Павлов как-то попытался начать разговор о том, как… ну как можно это все сделать, но Соколов помотал головой и сказал, что все будет нормально. И прошептал свое «что ж ты ляжешь, будешь делать».

Человек принял решение. И остановить его, сбить с курса…

– Я поменялся с ребятами дежурством, – сказал в начале мая Соколов. – На тридцатое. Ты как?

– Я же сказал уже – вместе, – ответил Павлов.

– Ну и хорошо. Я первого мая Ирку в ресторан обещал сводить, – Соколов улыбнулся. – Хорошая она у меня, правда?

– Правда.

– Она снова про ребенка говорила, а я… Ты не думал – эта тварь только у нас тут поселилась или еще есть? Я же ни в какую чертовщину не верил никогда, ни в барабашек, ни в снежного человека или приведений. А тут… А если оно размножаться будет? Там, яйца откладывать… или что там у него… у нее… в сумки, в чемоданы… А народ все это будет развозить по другим городам. Не думал?

Тридцатого апреля они заступили на дежурство.

– Как думаешь, – спросил Соколов, – Страх своих людей пришлет?

– Обязательно, – кивнул Павлов. – Хочешь поймать?

– Нет. Зачем? Пусть смотрят.

К одиннадцати Павлов и Соколов спустились к камере хранения. Вовнутрь не пошли, стояли в стороне, разглядывая пассажиров, идущих в камеру.

– Тихо, – сказал Соколов. – Не шуршит. Да? Тихо внутри?

– Тихо, – сказал Павлов.

Он и вправду не слышал ни шороха за металлическими стенками ячеек. И в мозгу его было спокойно, ничто… никто не пытался… Павлов тряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли.

Что задумал Соколов?

Будет ходить по проходу и пытаться услышать движение? Чтобы успеть? Или будет подглядывать из-за стеллажа, пытаясь рассмотреть, кто там, в глубине ячейки?

Без двадцати двенадцать Соколов двинулся ко входу в камеру. Достал из кармана кителя лист бумаги, намазал клеевым карандашом и прикрепил к стене возле входа.

Через трафарет было написано «Технический перерыв».

– Тебя пассажиры затопчут, – предупредил Павлов, становясь рядом. – Они же на свои поезда опоздают…

– Нет, все нормально. Ближайший – через сорок минут, – Соколов улыбнулся весело. Во всяком случае, попытался выглядеть веселым. – Все всё успеют.

– Надолго перерыв? – спросил мужик, явно аграрий. Лет пятьдесят, лицо обветренное, обязательный пиджак, брюки, заправленные в давно не чищенные кирзачи. – Вы ж поимейте совесть, я ж на паровоз опоздаю. У меня ж…

– Успеешь, – Соколов засмеялся срывающимся голосом. – Первым пойдешь. Я тебя первым пропущу, когда можно будет.

– А курить тут как? – спросил мужик.

– А кури, тебе можно.

И в голосе Соколова прозвучало… Черт его знает, что прозвучало в голосе Соколова, Павлов не разобрал. Жалость? Насмешка? Какая разница, одернул себя Павлов. Просто этот потертый и побитый жизнью мужик сегодня не попадет домой. Пропадет без вести. И баба его будет вначале ждать, потом пойдет к участковому, а тот станет писать рапорта или просто поможет ей составить заявление.

Мужик успел бы, наверное, забрать свои баулы. Если бы Соколов не остановил его. Не назначил приманкой.

Люди из камеры хранения выходили, кто-то обратил внимание на бумажку, сказал, что повезло, что успели проскочить до перерыва. Потихоньку формировалась очередь на вход. Недлинная такая, человек на пятнадцать. Из них пятеро были с вещами – собирались оставить багаж в камере. Эти ладно, эти и так были в безопасности. А вот остальные… Кто-то из них должен был стать жертвой, но Соколов их остановил, получается, он спас кого-то из них.

Люди перестали выходить из камеры хранения.

– Сходи по-быстрому, глянь, – сказал Соколов Павлову. – Только ты, Сережа, осторожно. Мало ли что. А мы тут еще покурим, правда, Иван Семеныч?

Соколов протянул открытый портсигар селянину, тот поблагодарил и сигареткой угостился.

В камере хранения никого не было. Пахло почему-то вином. Потом Павлов увидел лужу вина и две разбитые бутылки – кто-то грохнул сокровище второпях.

Какого черта он ходит и рассматривает этот лабиринт? Ему нужно просто убедиться, что здесь пусто. Что ничего не мешает Соколову осуществить свой план, каким бы тот ни был.

Пусто.

Павлов уже хотел вернуться к входу, когда услышал вдруг шорох – резкий, нетерпеливый. И вязкое, липкое желание вдруг плеснулось в мозгу Павлова. Тошнота подкатила к горлу.

Ждет. Что бы это ни было – оно ждет. Оно уверено, что рано или поздно…

Павлов подошел к выходу. Соколов оглянулся на него через плечо, и улыбка сползла с его губ.

– Там? – почти бесшумно спросил Соколов.

Павлов просто закрыл на мгновение глаза.

– Ну вот, – сказал Соколов мужику. – Тебе повезло. Тебе можно пройти. И все успеют! Слышали? Все успеют. Сейчас я провожу Ивана Семеновича, посмотрю, как там все, а потом уже пойдут остальные.

– Хорошо, – сказал Иван Семеныч, поправляя кепку. – А то вдруг опоздал бы на поезд, меня супружница прибила бы. Такой характер у бабы…

Иван Семеныч, не торопясь, вошел в камеру хранения. По центральному проходу. Подкованные сапоги стучали по бетонному полу. На спине пиджака Павлов заметил неаккуратно зашитую дырку. Пиджак был темно-серый, а нитки на шве – черные.

Почему это бросилось в глаза? Наверное, о нитках думать проще, чем о смерти человека. Пока еще живого человека…

Второе отделение, третье… Иван Семеныч остановился на перекрестке, словно вспоминая номер ячейки. Полез в боковой карман пиджака, достал бумажку.

Соколов быстро догнал его, схватил под руку и втолкнул в отделение камеры. Иван Степаныч хотел повернуть направо, а Соколов его оттолкнул влево. И назад. А сам, выхватив записку с номером и кодом, бросился к ячейке.

Иван Степаныч неловко взмахнул руками, засеменил спиной вперед, пытаясь удержать равновесие, но зацепился каблуком и упал. Схватившись рукой за одну из ячеек, падение замедлил, но все равно опрокинулся навзничь.

Ударило три выстрела подряд.

Бах-бах-бах!

У Соколова всегда была быстрая рука. На стрельбах он успевал выпустить все восемь пуль одной очередью, как из автомата. Восемь пуль. А сейчас прозвучало только три выстрела. Только три.

– Да что ж это творится? – спросил Иван Семеныч, пытаясь подняться. Рука скользила по стенке ячеек. – Он что – одурел?..

Он что, одурел, подумал Павлов. Он что?

Павлов бросился по проходу, на ходу вынимая пистолет из кобуры. Его вдруг швырнуло в сторону, в голове словно взорвалось что-то, ударило липкой