– Помоги мне, – попросила она лису. – Пожалуйста.
Помоги себе сама. И лучше бы тебе поспешить – он уже близко. Он уже очень давно к тебе присматривается.
Лиса наклонила голову и начала вертеть своими большущими ушами с черными кисточками.
Сулейма поняла, что свисает вверх тормашками с какой-то невероятной паутины, да еще посреди всей этой пустоты разговаривает с лисицей. Паутина все тянулась и тянулась, превосходя всякое воображение. Нити звездного и лунного света, крови и золота блестели и дрожали, и пульсировали в ритме великой и могущественной песни. По всему пространству то тут, то там в паутину вплетались серебристые сферы, точно бусины заговоренного серебра в лошадиную гриву, словно маленькие яркие огоньки, не рассеивавшие, однако, мягкой тьмы.
В эту великую паутину были вплетены и темные нити. Они пульсировали беззвучной злобой и такой густой темнотой, что слепили глаза. Эти нити дрожали и раскачивались под тяжестью чьего-то ужасного присутствия. То было нечто большое, какая-то зловещая тварь, заметившая ее борьбу… И эта тварь была голодна.
– Ты настоящая? – спросила Сулейма у лисицы. – Или мне все это снится?
Ни то, ни другое. Я – Джинчуа. А настоящая ли ты? – передразнила ее лиса. – Или снишься мне в кошмарном сне? Вот уж правда, у вас, двуногих, буйное воображение. Неужели это – лучшее, на что ты способна? А может быть, худшее?
– Если ты мне снишься, то такого вредного сновидения у меня еще не было. – Сулейма закрыла глаза. – А сейчас я проснусь…
И куда ты так спешишь? Ты и так проспала бо`льшую часть своей жизни. В безопасности материнского шатра, в колыбели из костей ты видела сны под музыку кровавой колыбельной.
Сражаясь со связывавшими ее руки нитями, Сулейма начала медленно вращаться по кругу.
– Не впутывай сюда мою мать!
Стоило ей произнести эти слова, как по ближайшим сферам прокатилось отражение – тварь с головой рогатой кошки таращилась на нее глазами ее матери. В руке она сжимала нож, сотканный из темного пламени, но Сулейма не могла понять, хотело ли чудовище освободить ее или умертвить.
А ее бы ты отослала? – Фенек высунул язык, и на его мордочке появилась сардоническая усмешка. – Полагаю, что такой поступок нельзя было бы назвать мудрым. Ты готова ее отвергнуть даже в тот момент, когда кровь душ твоих врагов ядовито горит у нее на губах. Неужели кто-нибудь видит еще бо`льшую ценность в твоей жизни? Ну уж нет. Из нее вышла бы отличная лиса.
– Я не обязана тебя выслушивать, – сказала Сулейма фенеку. – Ты всего лишь сон, и когда я проснусь, то расскажу обо всем этом Ханней. Она будет долго смеяться.
А сама-то ты будешь смеяться, когда встретишь Ханней Два-Лезвия в следующий раз? Полагаю, что нет. Ты вообще не проснешься, если сейчас не освободишься. Он уже идет, и песнь в твоей крови сводит с ума это голодное существо. Никто не может проснуться, будучи разорванным в клочья и съеденным подчистую.
Теперь ветер начал выть, и, хотя Сулейма по-прежнему не чувствовала его прикосновения к своему лицу, он трепал ее вперед-назад, как куклу, которой дразнят младенца. Ветер смеялся над ней.
Твой отец будет очень разочарован, – говорил он.
А ведь тебе почти удалось это сделать! Ты почти добралась!
Лиса поднялась на задние лапы и прижала холодный нос ко лбу Сулеймы. Находясь так близко, девушка смогла различить разрез ее зрачков и белые-белые зубы. Ее дыхание, к удивлению Сулеймы, пахло кардамоном.
Тебе нужно немедленно освободиться! Времени больше нет!
Сулейма крутила руками у себя за спиной, растягивая шелковые путы до тех пор, пока не почувствовала, что ее плечи сейчас оторвутся от тела.
– Я не могу!
Да не так! – гаркнула лиса. – Вот глупое двуногое! Для того чтобы разорвать узы, ты должна сначала принять их.
Сулейма чувствовала, как тварь подбирается все ближе, ощущала, как дрожит паутина под ее тяжестью, чуяла зловещий запах ее намерений. Когда к горлу подкатила паника, девушка начала неистово рваться на свободу.
– Я не могу!
Не можешь?
Лисица села, обернув лапы мягкой кисточкой хвоста.
Если ты не можешь принять сковывающие тебя вещи при жизни, тогда непременно примешь их после смерти.
Сулейма перестала трепыхаться и на мгновение неподвижно повисла в сердце всего происходящего.
– Я не понимаю.
Это понял бы даже детеныш. Жизнь или смерть? Жизнь или смерть? И почему тебе так трудно это понять? Пора бы наконец сделать выбор.
Воздух треснул и разорвался, словно полог шатра, и внутрь ступила призрачная фигура. Существо с кошачьим лицом, которое было – и в то же время не было – ее матерью, подползло поближе, и Сулейму чуть не стошнило от его дыхания. В руке чудовище держало зловещего вида черный нож. Девушка никак не могла избавиться от ощущения, что оно хотело отведать ее плоти. Лезвие блеснуло – сначала один раз, потом еще и еще. Сулейма дернулась в паутине, пытаясь увернуться от ножа, но удар его лезвия предназначался не для нее. Несколько оплетавших ее нитей уплыли в темноту.
– Помоги мне! – взмолилась Сулейма. – Пожалуйста!
Напоминавшее кошку существо село на задние лапы, взглянуло на девушку глазами матери и заговорило материнским голосом.
– Большего я сделать не смогу, – завыло оно. – Тебе придется освободиться самостоятельно. – И тут же растаяло.
Паутина переливалась сиянием, ее нити кряхтели и свистели от негодования, когда опало еще несколько пут и тварь начала завершающий спуск. Теперь Сулейма могла слышать его, этот тонкий, высокий голосок, бормотавший что-то в предвкушении ее крови, и хруст ног по шелковым канатам, которые ее сдерживали.
– Я не знаю как! – зарыдала Сулейма.
Лиса села ближе и вдруг укусила ее за нос.
Время на исходе! – рявкнула лиса. Сулейма услышала восторженный вопль твари и почувствовала, как проседает под ее тяжестью паутина. Небольшие серебристые сферы блестели в темноте, эхом отражая звуки тысяч голосов.
И тогда в один миг, такой ясный и острый, что, казалось, он мог порезать уши, Сулейма все поняла. Эти сферы были мирами, каждая из них была вселенной… миром людей, Шеханнамом и даже Сумрачными Землями – бесчисленные миры с бесконечным множеством жизней. Каждое живое существо было вплетено в паутину жизни, каждый звук в каждом мире являлся идеальной нотой одной великой песни.
Сулейма перестала бороться и уставилась в горящие глаза лисы. Тварь ничего не значила, и паутина тоже ничего не значила. У Сулеймы был только один выбор, и она сделала его уже давным-давно. Девушка улыбнулась. Лиса улыбнулась ей в ответ.
– Жизнь, – прошептала Сулейма. Она закрыла глаза и откинулась на шелковые нити, так крепко ее державшие. – Я выбираю жизнь.
И так просто,
