Раздался рык четвертого кота. Он был ближе других и такой силы, что у Левиатуса зазвенело в ушах. Юноша вздохнул и сдвинул железные гири, которые не давали карте сворачиваться, затем сложил пергамент и с большой осторожностью спрятал его в кожаный футляр. Левиатус помедлил, глядя на свечу, стоявшую на подставке из фарфорового лотоса тонкой работы. Ему не следовало распоряжаться огнем, но время было позднее, и Левиатусу ужасно не хотелось оставлять горящую свечу в окружении драгоценных свитков и книг. В конце концов он пожал плечами и взял свечу свободной рукой. Можно будет вернуться к этому позже.
Юноша встал и потянулся, помотав головой, чтобы расслабить затекшие мышцы. Этот плетеный стул явно предназначался для человека поменьше и с ногами покороче. Левиатус провел последние десять дней в этой комнате у постели сестры, утоляя голод, когда перед ним ставили еду, и голодая, когда еды не обнаруживалось, и был совершенно оторван от ветра и солнца. Необходимость размяться начала давить на него так же сильно, как какой-нибудь отцовский советник.
Левиатус сунул кожаный футляр под мышку и осторожно прошел в другой конец комнаты, следя за тем, чтобы воск со свечи не капал на шерстяной ковер с длинным ворсом, приглушавшим шаги. Юноша решил, что изделия местных ткачей ни в чем не уступали атуалонским: яркие симметричные узоры радовали глаз. Про себя он отметил, что нужно поговорить с отцом о расширении торговли с зееранимами. Они слишком долго полагались на восток и упускали из виду варварский юг. Если бы им удалось найти способ пробиться мимо речных гадов и, может быть, усилить королевские укрепления вдоль дороги к Мин Йаарифу…
Мальчик, которому поручили провести Левиатуса к библиотеке, сидел у двери, поджав ноги, неподвижный, как каменное изваяние. Когда появился Левиатус, он встал. Темные глаза сверкнули в свете свечи. Лицо мальчика казалось таким же недоступным пониманию, как свитки, написанные на древнем языке. Левиатус улыбнулся и тронул кожаный футляр.
– Я хотел бы взять это с собой на ночь и вернуть позже. Будет ли это мне позволено?
Мальчик бросил на него долгий изучающий взгляд, а затем пожал плечами. Левиатус жестом преложил ему идти вперед, прикусив щеку изнутри, когда проводник попытался взглянуть на него сверху вниз, но, потерпев неудачу, отвернулся со вздохом многолетнего страдания. Левиатус привык, что люди изо всех сил старались заслужить его благосклонность, и в пренебрежительности босоногого, тонкого, как ветка, мальца почувствовал что-то одновременно тревожное и свежее.
Следуя за непочтительным гидом по закрученному лабиринту коридоров, Левиатус уже начал подозревать, что мальчишка пытается от него отделаться, но тут они прошли в широкие двойные двери и оказались в блаженной прохладе свежего воздуха. Выходит, он просидел в библиотеке много часов… Неудивительно, что у него ныла спина, а в животе бурчало. Мальчик исчез вспышкой белого хлопка и темных пяток, и Левиатус печально покачал головой. Отсюда он сможет найти дорогу к собственным покоям, но уж никак не к кухням. Его ожидала еще одна голодная ночь. Что ж, возможно, где-нибудь в комнатах найдется немного сухого мяса или другой еды.
Вечернее небо было прекрасным – оранжево-пурпурное на горизонте, чуть выше оно переходило в насыщенный оттенок синего, посеребренный первыми звездами. Большая луна Дельфа висела на небе, низкая и полная, а из-за нее стыдливо выглядывала ее младшая сестра Диди. Созвездия Эта и Иллиндры только начинали проступать на небосклоне, берясь за оружие в бесконечной войне за владычество над небесами. Левиатус улыбнулся и вдохнул полной грудью. Воздух был сладким и пах рекой. Мелкие лягушки заводили свои чудные песни. Если не считать речных тварей (равно как и земных) в купе с бросающими своих гостей без еды мальчишками, Зеера и вполовину не была такой враждебной, как он представлял.
Ветер сменил направление, принеся с собой манящий аромат хлеба с корицей, чуть менее приятный запах какого-то животного и голос, который был ему хорошо знаком. Это был Матту Пол-Маски, сын одной из отвергнутых бывших наложниц короля, человек, которому Левиатус доверял так же мало, как собственной способности достать до луны.
– Девчонка – слабосильная полукровка. Истинная дочь Ка Ату никогда не слегла бы от столь ничтожных ран. Как по мне, ей следует побыстрее умереть и позволить нам спокойно вернуться домой. Это задание с самого начала напоминало поход безумцев. Или скажешь, что я не прав?
– Говорят, что ее отравили…
– Говорят. Всякое говорят. – Матту постоянно насмехался. – А я говорю, что истинная дочь Ка Ату не может быть настолько глупа, чтобы отправиться куда-то в одиночку и попасть в капкан какого-то кина.
Левиатус вышел из-за угла здания и встретился с говорившим лицом к лицу:
– Львиные змеи – не кины.
Матту слегка повернул голову, демонстрируя изгиб щеки и сложенную в сардонической ухмылке линию рта – остальных его черт Левиатус никогда не видел. Сегодня на лице Матту была чудесно выделанная из посеребренной кожи маска быка. Массивным рогам почти удавалось скрыть хитрость, блестевшую в бледно-голубых глазах.
– Что ты имеешь в виду?
– Львиные змеи не являются кинами. Они – просто животные. Разумеется, крупные животные, но и только. – Левиатус хмуро улыбнулся. – Равно как и моя сестра не является слабосильной полукровкой. Тебе не мешало бы научиться держать язык за зубами, дорогой мой Матту. А ты… Реодус, верно?
– Верно, Не Ату.
Юный представитель драйиксовской стражи застыл, обратившись в слух, и принялся вращать глазами, как испуганная лошадь.
– Хорошо, Реодус, что ты, по крайней мере, еще не забыл, кто я такой. Тебе следует иметь в виду, что в этом деле я представляю голос своего отца и говорю, что эта девушка – моя сестра. – Он смерил обоих мужчин оценивающим взглядом. – Или тебе хочется с этим поспорить?
– Нет, Не Ату. М-мои извинения. – Солдат не мог справиться с собственным языком. – Я всего лишь… мы только…
Левиатус махнул рукой, отпуская его восвояси:
– Ступай.
Реодус удалялся едва ли не вприпрыжку и по крайней мере дважды оглянулся через плечо. Что ж, у него были на то основания. Левиатусу не хотелось бы оказаться на месте этого парня, когда Ка Ату узнает, что о его дочери дурно отзывались. Слабая полукровка, ну что ж… Человека попроще за такие вещи могли и вздернуть. Но отец всегда был слеп, когда дело касалось истинной природы Матту, и слишком много позволял сыну
