Когда я наконец смогла оставить его, то взяла из своей комнаты толстую книгу, положила в нее зеркальце и спустилась в сад. Здесь я направилась к тихому уголку возле задней части забора, где стояла раскачивающаяся подвесная скамейка. Никто меня не услышит. Жаль, что я не подумала об этом местечке раньше.

Когда я устраивалась на скамейке, Кэллум уже был здесь, и его голос звучал ласково и приветливо.

– Наконец-то! Сегодня мне пришлось ждать целую вечность.

– Извини, раньше не получилось. Иногда брата просто нельзя подгонять, – с улыбкой извинилась я, вынимая из книги зеркальце.

– Что ж, по крайней мере, теперь ты здесь и в моем распоряжении на оставшуюся часть дня, и весь вечер. Чем бы ты хотела заняться?

– Каковы же варианты? В паб мы пойти не можем, кино теперь тоже не привлекает, а гулять мы уже пробовали. – Я снова улыбнулась ему. – У тебя есть какие-нибудь другие идеи?

Он посмотрел на меня жадным взглядом.

– Есть одна, но и из нее ничего не получится.

Я вздохнула. Он был прав, чего мы действительно хотели, так это крепко обнять друг друга, но это вряд ли когда-нибудь произойдет. И я выбрала вариант, занимающий по привлекательности второе место.

– Если откровенно, мне хочется узнать больше о тебе и твоей жизни. Ты – такая загадка. – Я протянула руку и погладила его по щеке.

– В самом деле? – Он состроил гримасу. – Думаю, тебе не принесет удовольствия то, что я могу рассказать.

– Это маловероятно. Я хочу знать о тебе все, потому что люблю тебя. – Меня по-прежнему охватывал трепет от того, что я могу произнести эти слова.

– Поверь, я не хочу тебя отталкивать: ведь я тоже тебя люблю.

Мое сердце снова замерло, когда он повторил эти слова.

– Ни о чем не беспокойся. Просто расскажи мне все.

Он тяжело вздохнул.

– Ладно. Правда, и ничего, кроме правды. С чего мне начать?

– Как насчет того, чтобы рассказать, что собой представляют обычные сутки твоей жизни? – Он вскинул бровь. – Ну хорошо, так: обычные сутки твоего существования – среднестатистические двадцать четыре часа. Как они проходят?

Я почувствовала, что он устраивается поудобнее, и, положив ногу на ногу, поставила зеркальце на колено, чтобы видеть его лучше.

Я заметила, как он смотрит вдаль, размышляя, и сидела молча. Я понимала, что, когда будет готов, то начнет свой рассказ. И в конце концов он заговорил:

– Одни сутки моего существования… Ну мы спим, во всяком случае, некоторые из нас, поэтому по утрам я просыпаюсь вместе с остальными на Галерее шепота собора Святого Павла. Там мы и располагаемся, можно сказать, что там мы «дома». Мы просыпаемся, чувствуя себя несчастными, именно поэтому ты ни разу не видела меня по-настоящему ранним утром.

Но мне бывает не так плохо, как множеству остальных. Каждый день мы возвращаемся в то состояние, с которого начали свое нынешнее бытие, то есть в то самое душевное состояние, в котором пребывали, когда утонули в реке. Плюс тот запас счастливых воспоминаний, который хранится в наших амулетах, выручает, но большинство из нас все равно чувствуют себя довольно несчастными. Так что мы расходимся в стороны и нападаем на тех, кто приехал в Лондон на работу или на учебу, постоянно ища глазами желтые ауры. У большинства этот процесс занимает целый день, но мне везет больше: обычно я закругляюсь довольно быстро – все зависит только от того, какие фильмы показывают в этот день в кинотеатрах на самых ранних сеансах.

Чаще всего меня отряжают для помощи кому-нибудь. На днях я рассказывал тебе, что бывает, когда Зависший впадает в слишком глубокое отчаяние. Если мы видим, что с кем-то из нас это происходит, наш руководитель – наш лидер, шеф, босс, можешь называть его как хочешь – говорит одному из нас, чтобы он помог такому Зависшему раздобыть то… ну то, что ему необходимо, уговорить его выйти на улицу, чтобы поискать подходящую ауру и собрать нектар. Большинству таких Зависших не по вкусу, когда в помощь им отряжают именно меня, потому что я слишком уж жизнерадостен. Но если не помогать тем, кто катится в пропасть, они оказывают ужасное воздействие на нас всех – они словно излучают отчаяние и тоску, а все остальные впитывают их, поэтому это в наших собственных интересах – помочь им выбраться из этого состояния.

Меня посылают на выручку так часто, потому что я наименее несчастный из всех и мне надо собирать меньше нектара для себя лично. В основном достаточно подхватить одну мысль здесь, другую там с долгими промежутками, у большинства же поиски занимают весь день, и им приходится собирать сотни и сотни мыслей и воспоминаний.

– А кто этот ваш лидер, и как все это работает? – Было странно думать, что какой-то социальной структурой может обладать и такой мир.

– Мы выбираем нового лидера всякий раз, когда старый больше не хочет выполнять эту роль, и наделяем его полномочиями, чтобы он принимал за нас решения. Вполне очевидно, что для нашей группы лучше существовать так, а не в виде неорганизованного сборища отдельных индивидов.

– Но сколько вас? Должно быть, за столько веков во Флите утонули тысячи людей.

– Сейчас нас примерно две сотни, но новички не присоединялись уже давно, и мы не знаем почему. Мы с Кэтрин прибыли последними, и стали исключением. В наши дни Флит в основном течет под землей, и, наверное, причина именно в этом. Старожилы считают, что прожили в соборе Святого Павла уже сотни лет.

– Но тебе неизвестно, когда именно ко всем ним присоединились вы с Кэтрин?

– Нет, точно мы этого не знаем. Когда каждая последующая неделя похожа на предыдущую, трудно вести счет времени. К тому же до встречи с тобой у меня не было для этого причин.

– Ну хорошо, стало быть, днем вы бродите по Лондону, высасывая из людей мысли. А что потом?

– После того как мы весь день собирали нектар, мы должны вновь прийти на Галерею шепота, чтобы провести там ночь. Не знаю, что бы произошло, если бы мы этого не сделали. Мною просто овладевает странная неодолимая тяга возвращаться туда опять и опять.

Знаешь, – добавил он, смеясь, – это из-за нас, а вовсе не из-за акустики в галерее так слышен шепот. Когда мы все собираемся там, а вы поднимаетесь туда и садитесь на скамью, нас там собирается так много, что звук передается через нас. Это радует людей, и тогда кто-нибудь из нас может наброситься на его ауру… – Он замолчал.

– Выходит, у тебя есть друзья? – как бы невзначай