— А почему ты говоришь об этом с такой неприкрытой радостью?

— Да потому что интересно эти сны смотреть. Пусть даже меня в них убивают. Вернее, пытаются убить, ведь всякий раз, в самый последний момент, когда моя гибель кажется неминуемой, я заставляю себя проснуться.

— Хм, интересно… Получается, во сне ты сознаешь, что спишь?

— Осознание приходит в самый критический момент. Ну, типа, падаю я в пропасть, и сам себе говорю, мол, не должен я разбиться, мол, все это всего лишь во сне происходит.

— А если во сне что-то непонятное происходит?

— Тем более прикольно — узнать, что дальше будет. Только…

— Только?

— Обычно на самом-самом интересном месте сон как раз обрывается. Особенно обидно, если что-нибудь эротическое снится.

— Вот-вот, — ухмыльнулся Клюев. — Мне тоже сегодня приснилось это самое, эротическое…

— О, Борисыч! Ты сколько лет женат? Неужели наяву женских ласк не хватает?

— Хватает, конечно! А по поводу снов… Так это ты, Шуба во всем виноват. Ты — со своими пластилиновыми фантазиями.

— Здрасте, в поле не ходи! Можно подумать, я…

— Знаешь, что мне сегодня полночи снилось? — перебил Клюев, и сам же ответил. — Твоя «Лыжная прогулочка», вот что.

— Прикольно! И кто же, так сказать, был в главных ролях?

— Я лично и был в главной роли. А девчонку не узнал. Ты кого себе представлял во время ее лепки?

— Никого конкретно. Просто абстрактная лыжница. Так вы с ней…

— Да! Да, мы с ней, — Серега подумал, что сейчас Борисыч начнет кричать, но тот наоборот понизил голос. — В моем сне мы с ней точно такие же, как в пластилиновой композиции: я в милицейской форме, она — в очках, ярко-красной шапочке, рукавицах и на лыжах… Только мы не по снежку на зимней поляне катимся, а торчим посередине ровненького такого газона с коротко подстриженной зеленой травкой.

Клюев замолчал, кажется, собираясь с мыслями. Серега тоже не находил слов, хотя, конечно же, догадался, что газон, про который говорил капитан, вернее, маленькое футбольное поле, был вылеплен им менее суток тому назад.

— И главное в этом самом сне… — наконец, продолжил Клюев, — я очень переживаю и беспокоюсь совсем не о том, что изменяю любимой жене, которой, кстати, в реальной жизни ни разу не изменял. Больше всего меня волнует, куда же вдруг подевалась зимняя поляна, и хорошо ли смазаны лыжи, чтобы на них еще и по траве бегать?

— Оригинально, — сглотнул Серега.

— Хочешь выпить? — отреагировал капитан. — У меня есть. Или тебе нельзя?

— Я сегодня на вечернем маршруте сборщиком бегаю, — развел руками. — Чем сон-то закончился?

— В том-то и дело, что он только начинался и почти сразу обрывался. Как констатация факта, что вот такая со мной приключилась ситуёвина, а чем все закончится — сам думай. И так — раз за разом, раз за разом.

— Чувства какие-нибудь при этом испытывал, Борисыч?

— Чувство стыда, — немного подумав, ответил тот. — И еще… чувство беспомощности. Они — чувства на меня словно волной накатывали. И сразу очень жарко становилось.

— А к девушке, какие чувства испытывал?

— Абсолютно никаких!

— Но вы вроде как… совокуплялись? — продолжал допытываться Серега.

— Совокуплялись, — не стал отрицать Борисыч. — Только при этом она была для меня будто бы и не человеком вовсе, а… куклой.

— Куклой? Резиновой?

— Скорее… пластилиновой. Да что ты меня допрашиваешь?! — встрепенулся капитан.

— Ничего я не допрашиваю. Сам про сны заговорил и сам же теперь недоволен.

— Я лучше выпью, — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал капитан. Извлек из нижнего ящика своего стола фляжку коньяка, вмиг свинтил крышку и приложился к горлышку.

— Твой вечерний маршрут — твое личное дело. А у нашего командира сегодня юбилей, скоро отмечать начнем.

— Собственно, ради этого я к тебе и приперся, — в руках у Сереги появилась небольшая прозрачная коробочка. — Но после твоего рассказа засомневался, стоит ли показывать пластилинового подполковника Заводнова, — вдруг он тоже начнет в сновидениях являться…

— Слепил?! Ух, ты! Великолепно! — глаза Клюева заблестели, возможно, потому что выпил, не закусывая, или и в самом деле так понравилась новая поделка скульптора, которую тот выставил на стол.

— Как живой Завод наш! Ребята просто обалдеют!

— Я тут еще кое-что слепил, — Серега протянул Борисычу ладонь, на которой лежал миниатюрный рюкзачок с торчащим из бокового кармана горлышком бутылки. — Можно добавить к композиции. Если только твой начальник не обидится, что это как бы намек на алкоголизм.

— Какой там обидится! Наш Завод выезд на рыбалку и вообще на природу без бутылки, даже без двух или трех, считает никчемнейшим препровождением времени! Завод может закрыть глаза на пьянство во время службы, но если на природе в его компании пусть даже язвенник-трезвенник не позволит себе опрокинуть хотя бы стопочку, — все, считай он в списке неполноценных работников, со всеми вытекающими.

— Хороший у вас начальник, — сказал Серега, прикрепляя пластилиновый рюкзачок рядом с пластилиновым подполковником-рыболовом…

Прежде чем отправиться на очередной маршрут инкассатор-сборщик занимался подбором порожних сумок. Все сумки — из плотного брезента, со специальным металлическим замком-застежкой, были пронумерованы и хранились в сумочной комнате, в которой хозяйствовал самый пожилой из всех работников банка дядя Миша Хлепатурин. В обязанность дяди Миши входило, проверять сумки на их целостность (если в брезенте обнаруживалась даже маленькая дырочка, сумка считалось бракованной) и складывать по стопкам — отдельным для каждого маршрута. Сборщику же предстояло, сверяясь с явочными карточками каждой инкассируемой организации, распределить сумки по очередности, согласно которой планировалась работа маршрута.

Для всех без исключения маршрутов понедельник в плане объема работы считался самым напряженным днем, только на подборку сумок даже опытный инкассатор тратил не менее четверти часа. Серегу Костикова отвлек от этого занятия Боярин.

— Ну, Шуба, проспорил нам Краснов пузырь?

— Ты о чем, напарник? — не понял Серега.

— Спрашиваю, с кого пузырь, с меня или с Краснова?

— Боярин, собьюсь из-за тебя. Отвали…

— Другими словами, — даже и не подумал «отваливать» помрачневший напарник, — пузырь