Отец с Люком были на горе, на свалке над верхним пастбищем, в четверти мили от дома. Они готовили машины для прессования – отец нанял прессовщика на этой неделе. Люку исполнилось семнадцать. Он был стройным, мускулистым парнем, приветливым и улыбчивым. Люк с отцом сливали бензин из баков. Машину с топливным баком прессовать было нельзя, она могла взорваться. Поэтому все баки следовало осушить и снять. Работа была медленной: нужно было пробить бак и дождаться, когда весь оставшийся бензин вытечет. Только после этого можно было его срезать. Отец придумал более быстрый способ. Он поднимал машину на погрузчике, а Люк направлял его, пока бак не оказывался прямо над огромным вертелом из толстого железа высотой восемь футов. Тогда отец опускал платформу. Если все шло хорошо, машина насаживалась на вертел и бензин вытекал из бака в специальный контейнер с плоским дном – отец специально сварил его для таких случаев.
К полудню они успевали обработать машин тридцать-сорок. Люк собирал бензин в пятигаллонные ведра и выливал в отцовский контейнер. Однажды он споткнулся и вылил все ведро на себя. Солнце высушило джинсы за несколько минут. Люк продолжал таскать ведра, а потом пришел домой обедать.
Этот обед я помню с поразительной ясностью. Помню аппетитный запах картофельной запеканки с мясом, позвякивание кубиков льда в высоких стаканах, запотевших от летней жары. Помню, как мама велела мне вымыть посуду, потому что после обеда она уезжала в Юту, чтобы проконсультировать другую повитуху по поводу осложненной беременности. Мама сказала, что к ужину может и не вернуться, но в морозилке есть гамбургеры.
Помню, что целый час хохотала. Отец лежал на кухонном полу и подшучивал над событиями в нашей маленькой деревушке. Бродячая собака укусила мальчика, и это событие всех переполошило. Мэр издал указ, по которому в семье не должно быть больше двух собак, хотя напавшая на мальчика собака вообще никому не принадлежала.
– Гениальные социалисты! – смеялся отец. – Они утонут, глядя на дождь, если кто-нибудь не возведет над ними крышу.
Я так хохотала, что у меня разболелся живот.
Люк совершенно забыл о пролитом бензине. Они с отцом вернулись на гору, и Люк собрался работать резаком. Он прижал его к бедру и начал резать сталь. Искра попала на джинсы, и они мгновенно вспыхнули.
Эту историю в нашей семье запомнили навсегда. Ее столько раз рассказывали и пересказывали, что она превратилась в семейный фольклор. Люк не мог быстро стянуть пропитанные бензином джинсы. Тем утром, как и всегда, он подвязал штаны синтетической веревкой, гладкой и скользкой. На ней узлы не развязывались. Не помогли и тяжелые ботинки со стальными носами – они так износились, что каждое утро Люку приходилось обматывать их скотчем, а вечером разрезать ножом. Люк мог разрезать веревку и стащить ботинки за секунду, но его охватила паника, и он бросился бежать, как пятнистый олень, поджигая траву, давно иссохшую от летней жары.
Я собрала грязную посуду и как раз наполняла раковину водой, когда услышала пронзительный, придушенный крик, который начинался с одной ноты и заканчивался другой. Я сразу поняла, что кричит человек. Я никогда не слышала, чтобы так кричали животные, с такими изменениями тона и высоты.
Я выбежала на улицу и увидела, как Люк ковыляет по траве. Он звал маму, а потом рухнул. И тогда я увидела, что джинсов на его левой ноге нет. Часть ноги была синеватой, красной и окровавленной, часть – мертвенно-белой. Тонкие волокна кожи окутывали его бедро и икру, как воск, стекающий с дешевой свечки.
Глаза Люка закатились.
Я кинулась обратно в дом. Новые флаконы спасительного средства уже были упакованы, но бутылочка с основной формулой все еще стояла на стойке. Я схватила ее, подбежала к Люку и вылила ему в рот половину жидкости. Ничего не произошло. Глаза Люка остались мраморно-белыми.
Потом он моргнул и начал бормотать, потом кричать:
– Горит! Горит!
По телу его прошла дрожь, он заскрипел зубами.
Мне было всего десять, и в тот момент я чувствовала себя маленьким ребенком. Люк был моим старшим братом. Я думала, он должен знать, что делать. Я схватила его за плечи и стала трясти.
– Тебя нужно охладить или согреть? – кричала я.
Люк только стонал.
Ожог – это травма, рассудила я. Значит, сначала нужно заняться им. Я бросилась к морозильнику, достала пакет льда и приложила к ноге Люка. Но как только лед коснулся его ноги, он закричал – громко и мучительно. От его крика у меня кровь застыла в жилах. Охлаждать ногу нужно было по-другому. Я подумала, что можно разгрузить морозильный ларь и поместить Люка туда, но морозильник работал только с закрытой крышкой, и тогда Люк задохнулся бы.
Я мысленно прочесывала дом. У нас был большой мусорный бак, настоящий синий кит. Отмыть его от гниющей пищи было невозможно, поэтому мы держали его закрытым в кладовке. Я бросилась в дом, опрокинула бак прямо на линолеум, отметив, что Ричард вчера выбросил туда дохлую мышь. Я вытащила бак на улицу и стала поливать его из садового шланга. Я знала, что отмыть бак нужно тщательно, может быть, даже с мылом. Но, посмотрев на Люка, увидев, как он корчится на траве, я поняла, что времени у меня нет. Выплеснув воду в последний раз, я поставила бак вертикально и наполнила его водой.
Люк подполз ко мне, чтобы опустить ногу в воду. И тут я мысленно услышала голос матери. Она кому-то говорила, что при ожогах самое опасное не поврежденные ткани, а инфекция.
– Люк! – закричала я. – Нет! Не опускай ногу!
Он не слушал меня и с застывшим взглядом продолжал ползти к баку. Он не мог думать ни о чем, кроме мучительной боли в обожженной ноге. Я была быстрее. Я опрокинула бак, и вода вылилась на траву. Люк издал странный булькающий звук, словно умирающий.
Вбежав на кухню, я нашла большие мусорные мешки, притащила один Люку и велела засунуть туда ногу. Он не двигался, но позволил мне закрыть обгоревшую плоть мешком. Я снова подняла бак и стала наполнять его из шланга. Когда вода набралась, я помогла Люку подняться на одной ноге и опустить вторую, обмотанную черным пластиком, в мусорный бак. День выдался очень жаркий, вода быстро нагрелась. Я бросила в
