В одиночку я работала быстрее. Как-то утром, когда отец был на северном конце свалки, у горы, я отправилась на южный конец, поближе к пастбищу. Я сложила в корзину две тысячи фунтов железа. Руки у меня болели. Я побежала к отцу – корзину нужно было освободить, а я не умела обращаться с погрузчиком – огромной машиной с телескопическими рычагами и большими черными колесами. Колеса были выше меня. Погрузчик поднимал корзину на 25 футов в воздух, а потом наклонял ее так, чтобы лом со страшным грохотом падал в трейлер. Эта пятидесятифутовая платформа, специально предназначенная для металлолома, была чем-то вроде гигантского ведра. Стенки трейлера были сделаны из толстого железа высотой 8 футов. Он вмещал в себя пятнадцать-двадцать корзин, то есть около 40 тыс. фунтов железа.

Отца я нашла в поле. Он разводил костер, чтобы обжечь изоляцию с медных проводов. Я сказала, что корзина полная. Отец пошел за мной и залез в погрузчик, а потом указал на трейлер:

– Мы сможем загрузить туда больше, если ты утрамбуешь железо. Залезай!

Я не поняла. Он хотел выгрузить корзину вместе со мной?

– Я залезу туда, когда ты выгрузишь железо.

– Нет, так будет быстрее. Я остановлюсь, когда корзина будет вровень со стенкой трейлера, чтобы ты могла выбраться. А потом ты пробежишь вдоль стенки и встанешь наверху, пока я все не выгружу.

Я примостилась на груде железа. Отец подцепил корзину, потом поднял ее и на полной скорости помчался к трейлеру. Я с трудом удержалась. На последнем повороте корзину занесло с такой силой, что острый железный штырь полетел прямо на меня. Он вонзился мне в ногу, в дюйме под коленом, войдя в плоть, как нож в теплое масло. Я попыталась его вытащить, но корзина уже наклонилась, и теперь штырь был засыпан другими деталями. Я слышала, как работают гидравлические насосы. Корзина поднималась. Шум стих, когда корзина оказалась на одном уровне с трейлером. Отец давал мне время перебраться в трейлер, но я была ранена.

– Я не могу выбраться! – крикнула я, но двигатель погрузчика работал слишком шумно.

Я думала, отец сначала убедится, что я благополучно выбралась, но почти сразу поняла, что этого не будет. Время не ждет.

Гидравлика снова завыла, корзина поднялась еще на восемь футов. Сейчас она перевернется. Я снова закричала, сначала высоко, потом ниже, стараясь хоть как-то пробиться через рев двигателя. Корзина начала наклоняться – медленно, потом быстрее. Меня опрокинуло на спину. Я вцепилась руками в стенку корзины, зная, что смогу удержаться, когда она встанет вертикально. Корзина продолжала наклоняться. Металл скользил вперед все быстрее и быстрее, огромный железный ледник. Штырь, впившийся в мою ногу, потащил меня вниз. Руки мои ослабели, я начала скользить, и тут штырь выскочил и упал в трейлер с ужасным грохотом. Я была свободна, но падала. Я размахивала руками, стараясь зацепиться хоть за что-то, что не летело вниз. Мне удалось ухватиться за стенку корзины, которая стояла почти вертикально. Я подтянулась и как-то вылезла на стенку, но тут же упала. Поскольку теперь я падала не спереди, а сбоку, то надеялась – молилась! – что окажусь на земле, а не в трейлере, где грохотал падающий металл. И я упала. Я видела только синее небо и с ужасом ждала, что подо мной окажется какой-нибудь острый предмет или камень.

Спиной я стукнулась обо что-то железное – это была стенка трейлера. Ноги мелькнули над головой, и я полетела на землю. Первое падение было с высоты семь или восемь футов, второе – с десяти. Почувствовав под собой землю, я вздохнула с облегчением.

Я пролежала на спине секунд пятнадцать, прежде чем двигатель заглох и раздалась тяжелая поступь отца.

– Что случилось? – спросил он, опускаясь на колени.

– Упала, – прохныкала я.

Я не могла дышать. Спина болела так, словно меня разрезали пополам.

– Как ты ухитрилась? – спросил отец.

Тон у него был сочувственный, но разочарованный. Я почувствовала себя идиоткой. «Я должна была с этим справиться, – думала я. – Это же очень просто!»

Отец осмотрел рану: когда штырь вылетел, он прилично разворотил мне ногу. Дыра выглядела зловеще. Отец стащил с себя фланелевую рубашку и прижал к моей ноге.

– Иди домой. Мама остановит кровь.

Я заковыляла к пастбищу. Когда отец скрылся из виду, я рухнула в высокую траву. Я дрожала, хватала ртом воздух, но не могла вдохнуть. Я не понимала, почему плачу. Я жива. Со мной все будет хорошо. Ангелы справились. Почему же я не могу перестать дрожать?

Когда я наконец добралась до дома, ноги меня не держали. Но я вошла через черный ход, как делали мои братья, как делали Роберт и Эмма. Я громко позвала маму. Увидев мои кровавые следы на линолеуме, она схватила гомеопатическое средство, которым всегда лечила кровотечения и шок, и накапала мне под язык двенадцать капель прозрачной, безвкусной жидкости. Левую руку мама положила на рану и привычно скрестила пальцы правой. Закрыла глаза. Щелк, щелк, щелк.

– Столбняка нет, – сказала она. – Рана закроется. Со временем. Но останется некрасивый шрам.

Мама перевернула меня на живот и осмотрела синяк в нескольких дюймах над бедром – огромный, фиолетовый, размером с человеческую голову. Снова скрестила пальцы и закрыла глаза. Щелк, щелк, щелк.

– Ты повредила почку, – сказала она. – Нужно заварить можжевельник и цветки коровяка.

На ране под коленом стала образовываться корочка – темная и блестящая, черная река, текущая среди розовой плоти. И тогда я приняла решение.

Я выбрала воскресный вечер, когда отец сидел на диване, держа на коленях раскрытую Библию. Я подошла к нему и остановилась. Я стояла долго, но он не смотрел на меня. И тогда я пробормотала то, что собиралась сказать:

– Я хочу ходить в школу.

Отец, казалось, меня не услышал.

– Я молилась, и я хочу ходить в школу, – повторила я.

Наконец отец поднял глаза и посмотрел перед собой. Взгляд его остановился на чем-то за моей спиной. Повисло тяжелое молчание.

– В этой семье, – сказал он, – мы подчиняемся заповедям Господа.

Отец взял Библию и начал просматривать текст. Я повернулась, чтобы уйти, но у дверей услышала его голос:

– Ты помнишь Иакова и Исава?

– Помню, – ответила я.

Он вернулся к чтению, и я тихо ушла. Мне не нужно было объяснений. Я знала эту историю. Она означала, что я не та дочь, которую он воспитывал, не дочь веры. Я попыталась продать свое первородство за чечевичную похлебку.

7. Бог спасет

Лето в том году было очень сухим. Каждый день в небе ярко пылало солнце, обжигая гору своим иссушающим жаром. Каждое утро, направляясь к амбару, я чувствовала под ногами высохшие, ломкие стебли дикой полбы.

По утрам я готовила гомеопатические капли для мамы. Я брала пятнадцать капель основной формулы (это средство