Здесь они, на взгляд Ханса, были правы, но разъяренного эсэсовца это не остановило. Он злобно заявил, что еще разберется как следует со всеми по прибытии в Берлин, а пока велел экипажу забрать из самолета все, что можно забрать, уничтожить документы, карты и тому подобное и передать по рации координаты места посадки на «Кассиопею». После же всего этого экипаж поступает в распоряжение экспедиции и отправляется вместе со всеми по запланированному маршруту.
Это приказание необыкновенно возмутило служащих Люфтваффе. Вернее, возмутился КВС, двое прочих угрюмо молчали, но видно было, что они всецело поддерживают своего командира.
– Что? – с убийственной иронией осведомился шеф-пилот. – Мы не ослышались?
– Нет, – примерно таким же тоном отпарировал Ветцлих. – Не ослышались. Собирайте приборы, документацию, вообще все ценное, связывайтесь с «Кассиопеей» – и идем дальше.
Командир обернулся, ища поддержки подчиненных – и однозначно нашел ее во взглядах и выражениях лиц. Убедившись в этом, он заговорил в непередаваемо вычурных выражениях:
– Во-первых. Руководитель экспедиции не вы, герр Ветцлих, а магистр Шеффлер, и приказы должны исходить от него…
– Во-первых, – прервал Ветцлих, – я заместитель руководителя. Но хорошо, пусть вам прикажет магистр Шеффлер. Это во-вторых. Скажите им, магистр!
Шеффлер нудно промямлил нечто вроде: да, нужно двигаться дальше, это необходимость…
– Вам нужно, – отрезал шеф-пилот, – вы и двигайтесь. А мы свое дело сделали. Вас доставили по назначению, и все на этом. У нас свое руководство, мы сейчас ему доложим и будем ждать указаний.
Тут Шеффлер повысил голос, настаивая на том, что, согласно инструкции, в случае непредвиденных событий экипаж поступает в распоряжение начальника экспедиции. Ветцлих мрачно и одобрительно кивнул, подтверждая это.
Однако летуны попросту послали магистра подальше – не прямым текстом, но по сути. Мы никаких ваших инструкций не знаем, заявили они. У нас своих столько, что голова пухнет. И мы вам не подчиняемся. Следовательно, идите-ка вы всякими окраинами, обочинами и прочими буераками.
Последнее, правда, произнесено не было, но подразумевалось более чем прозрачно.
* * *В этом месте рассказа Ханс язвительно усмехнулся и сказал, что в данной ситуации во весь рост проявился роковой недостаток немецкого мышления: тщательнейшая, скрупулезнейшая проработка плана мероприятия, при которой полностью упускается из вида один, но важнейший фактор – что и сносит к чертовой матери весь трудолюбиво выстроенный план. Ну, например, как если бы ненастным летним днем человек пошел гулять в парк, детально продумав, какие он аттракционы посетит, до пфеннига подсчитав, сколько денег потратит на пиво и мороженое – и при этом даже не сообразил бы взять с собой зонтик, в результате чего вынужден был вернуться промокший до нитки, не дойдя и до входа в парк.
– У нас в таких случаях говорят: слона-то я и не приметил, – усмехнулся Борисов.
Бродманн кивнул: да. Очень верно сказано.
Вот и в данном случае руководство глубокомысленно мудрило над составом и снаряжением экспедиции, до одурения анализировало качества кандидатов… и не удосужилось, отправляя в путь представителей разных ведомств, согласовать их действия в непредвиденных обстоятельствах.
Коса нашла на камень. Пилоты Люфтваффе плевать хотели на сотрудников «Аненербе», конфликт нарастал, и в какой-то момент Бродманн вдруг с дурным, противно-холодным чувством понял, что просто так это не кончится.
– Ну хватит! – рявкнул наконец КВС. – Все, ребята, пошли! Докладывать надо.
Он развернулся и пошел к самолету. Доли секунды помедлив, пошли за ним второй пилот и штурман.
– Стойте, – замороженным голосом произнес Ветцлих, не дожидаясь реакции Шеффлера. Тот беспомощно молчал, а шеф-пилот выразительно хлопнул себя ниже спины и, не оборачиваясь, громко выкрикнул:
– Поцелуй меня сюда! – и заржал еще громче.
Кто знает, что было бы, если бы он не сказал так. Может быть, то же самое. А может, что-то другое. Но он сказал – и Ветцлих не то чтобы побледнел, а как-то даже посерел, лицо его стало точно каменное. И голос стал другой.
– Стой! – прогремел он так, что на этот окрик нельзя было не обернуться.
Трое обернулись. И замерли.
В руке оберштурмбаннфюрера – как по волшебству! – возник пистолет. «Вальтер-ППК». Бродманн судорожно сглотнул, не веря в происходящее… но поверить пришлось.
Тем более что время услужливо предоставило ему такую возможность. Оно как будто тормознуло, растянулось, Ханс видел, как медленно поднимается рука с пистолетом, как меняются лица летчиков – они, вероятно, тоже отказывались верить в то, что видят. А Ветцлих не отказался. Его палец твердо лег на спуск, твердо нажал.
Это все было замедленно, тягуче, но без малейшей задержки, без тени колебания. Спусковой крючок преодолел невидимую грань, меняющую ход событий.
Выстрел!
Шеф-пилот, странно взмахнув левой рукой, упал навзничь, второй пилот обалдело застыл. Зато штурман, пригнувшись, мгновенно выхватил ствол.
Кто-то выкрикнул что-то – может, сразу несколько что-то крикнули, черт знает. Гепперт и Фогель вскинули автоматы – у обоих были «МП-28», – стрельба грянула стремительно, припадочно и наповал.
В общем грохоте смешались одиночные выстрелы и очереди, и почти одновременно в траву повалились трое: оба летчика и Гепперт, – после чего не блиставший умом Фогель дал еще длинную очередь по упавшим членам экипажа, пули скосили траву не хуже усадебной газонокосилки.
– Стой! – рявкнул Ветцлих. – Куда палишь?! Болван!
– На всякий случай, – сдуру брякнул Фогель. – Для надежности!
Ветцлих обругал его еще раз, но скорее по инерции.
– Обермайер! – крикнул он. – Посмотрите раненого.
Штатный врач занялся Геппертом, раненным, очевидно, крайне тяжело, находившимся на грани потери сознания. Усилием воли он приоткрыл глаза, но взгляд был мятущийся, расфокусированный… его хватило на несколько секунд, затем веки сомкнулись, лежащий потерял сознание.
Обермайер выпрямился.
– Безнадежен, – без обиняков сказал он.
– Сколько протянет? – спросил Ветцлих.
Феликс пожал плечами:
– Час-другой. Но если качественно оказать помощь… и за жизнь он, похоже, цепляется изо всех сил… часов пять может протянуть.
– Гм… –
