– Главное…

– Почему просто не сказать – какая разница? Ведь мы с тобой все равно тут ни при чем. При чем тут человек, которого ты стер со всей ОЗУ. Так почему хоть раз в жизни не сказать гребаную правду?

– Мне сказать правду? Я вру?

– Что, эта аскапартичная журналистка из туалетной подтирки тебе вступительный экзамен устроит про франкофонному экстремизму? Что, гино-вступительный экзамен? Нужно набрать определенный балл, чтобы она согласилась на Х на полу детской подле колыбели? Да кого ты обманываешь? В ком, по-твоему, все дело? Неужели у тебя так все запущено, что не можешь даже по сраному телефону признаться?

– Или что?

– Прости, О. Прошу прощения.

– Ничего. Я знаю, что ты не серьезно.

– Ненавижу выходить из себя.

– Что-то у тебя с голосом, Хэлли. Будто тебе нехорошо.

Хэл ковыряет уголок глаза пальцем.

– От этих зубных приступов чувствую себя героем той литографии Мунка.

– Этот табак тебе всю эмаль проест. Это гадостная гадость. От всей души советую бросить. Сам спроси этого своего Шахта.

Майкл Пемулис медленно приоткрывает дверь Хэла и медленно засовывает голову и одно плечо, молча. Он из душа, но еще весь красный, и правый глаз дергается так, как когда отходишь после двух-трех тенуатинок. На нем фуражка, фальшивые флотские эполеты из позолоченной канители, а в ухе пиратская золотая сережка, которая блестит в одном ритме с пульсом. Засунув голову в едва приоткрытую дверь, он заносит над головой руку так, будто это чужая рука, скорчив пальцы, как когти, и делает вид, будто когти хватают его за волосы на затылке и выволакивают в коридор. С выпученными в притворном ужасе глазами.

Хэл, скрюченный, изучает на пальце вещество из глаза.

– Мы так увлеклись, О., что забыли самый очевидный вариант. Это твой ответ на экзамене, а потом я пойду вытирать лодыжку, – он слышит через приоткрытую дверь, как Пемулис что-то спрашивает у Петрополиса Кана и Стефана Вагенкнехта.

– По-моему, очевидный ответ я с ней уже попробовал, но валяй.

– Пемулис только что сделал первый ход и оставил дверь открытой. Я сижу голый на сквозняке из открытой двери, забыв, возможно, обманчиво очевидный факт, что, сколько там, три четверти заразной северной границы Впадины раскинулись вдоль Квебека.

– Стопудняк.

– Так что ну и что, что формально Оттава не причисляла Впадину к какойлибо конкретной провинции. Какое великое одолжение, да уж. Ведь карта говорит сама за себя. Не считая западных огрызков Нью-Брансуика и ошметка Онтарио, Впадина – сам факт ее существования и ядовитые осадки – проблема Квебека. Целых 750 километров границы вдоль Впадины, со всеми буквально вытекающими, эксклюзивно для Notre Rai Pays.

– Да, плюс основной удар фронта воздушных отходов от высотных ATHSCME, плюс статус провинции, куда шлепает мусор, когда у катапульт ЭВД случаются перелеты над Впадиной. Это я и сам сразу же пытался ей подкинуть.

– Ну и в чем вопрос. Представь себя в квебекской шкуре. Снова им достается липкий конец канадского говнометра. Теперь в основном именно у западных квебекцев детишки размером с «фольксвагены» шлепают по округе без черепушек. Это у квебекцев хлоракне, треморы, обонятельные галлюцинации и новорожденные с единственным глазом посреди лба. Это в восточном Квебеке зеленые закаты, реки цвета индиго, чудовищно асимметричные снежинки и лужайки перед домом, через которые каждое утро приходится прорубаться с мачете, чтобы ехать на работу. Это им достались набеги диких хомяков, бесчинства Детей и коррозивный туман.

– Хотя народ не очень-то выстраивается в очереди и в Нью-Брансуик или на озеро Онтарио. А прибрежные ATHSCME сдувают прибрежные фенолы на Фанди, и, по слухам, лобстеры там – как монстры из старых японских ужастиков, и, по слухам, Новая Шотландия по ночам светится на снимках со спутников.

– И все же, О., скажи ей, что, пропорционально говоря, это Квебек принял на себя удар, который предназначался всей Канаде. Удар, опять же, с их точки зрения, не забывай. Неудивительно, что маргиналы так жестоко настроены против ОНАН. Наверное, для них это последняя капля.

Дверь раскрывается нараспашку и бьется о стену. Майкл Пемулис сделал вид, что вышиб ее. «Па-амилуй нас Хоспади милосерный, да он жеж голый», – восклицает он, войдя и затворив дверь за собой, чтобы заглянуть за нее. Хэл поднимает руку, чтобы тот подождал секунду.

– Вот только вот что, – говорит Орин. Пемулис ожидающе застывает на незахламленном пятачке половины Хэла и выразительно смотрит на запястье, как будто там часы. Хэл кивает ему и поднимает один палец.

– Вот только вот что, – говорит Орин. – Вопрос, который она подняла, – есть ли у Квебека хоть какая-то реалистичная надежда заставить Джентла заставить ОНАН обратить Реконфигурацию вспять. Забрать Впадину, вырубить вентиляторы, признать все отходы исключительно американскими.

– Ну, наверное, конечно нет, – Хэл смотрит на Пемулиса, сам изображает из пальцев когти и хищно когтит рядом с трубкой. Пемулис расхаживает и маниакально застегивает и расстегивает в комнате все, у чего есть молния, – эту его привычку Хэл ненавидит. – Но теперь она опять требует от маргиналов реалистичной логики и постоянства.

– Но, Хэлли, погоди. Канада в целом не могла противостоять ОНАН. Не стала бы. Оттава теперь настолько по уши в говне, что не стала бы поливать нас говном, даже если им еще на макушку плеснуть. Говна, в смысле.

Пемулис с пылом тыкает в западное окно на парковку, где припаркован тягач, и выразительно, по генрихо-УШ-ски, изображает, как рвет и жует. Его глаза под убывающим воздействием стимуляторов не становятся ни мирными, ни остекленевшими. Только маленькими, темными и даже еще ближе посаженными на узком лице – будто вторые ноздри. Дрожь правого глаза не совпадает с пульсацией сережки.

Слышно, как Орин меняет телефонную руку.

– Ну тогда я спрошу то, что, кажется, риторически спрашивает она: неужели жалкие антионанские кампании и жесты сепаратистов и маргинальных ячеек, по сути, просто безнадежные и жалкие?

– А рыбьи какашки медленно опускаются на дно, О.? Какими она их себе еще представляет, кроме как, – если она действительно такая сообразительная? – Хэл достает выбритую белую ногу из ведра уборщика и вытирает взбученной простыней. Показывает на трусы у топ-сайдера Пемулиса.