– Вот это мой папочка, – на фоне низких белых перил веранды стоит ничем не примечательный худощавый мужчина с морщинами у носа от постоянного прищуривания на солнце и неестественной улыбкой человека, которому велели улыбаться. Сбоку от него тощий пес, на три четверти. Гейтли больше интересно, что на передний план кадра попала тень фотографа, затенив пол собаки.
– А это одна из собак, гончая, которую сразу после этого сбил грузовик UPS на 104-м, – говорит она. – Где ни одному животному в здравом уме делать нечего. Папочка никогда не давал собакам клички. Эту звали просто «та, которую сбил грузовик UPS», – ее голос снова изменился.
Гейтли старается Терпеть и смотреть, что она показывает. Большинство остальных фотографий на странице – деревенский скот в деревянных загонах, который смотрит, как существа, которые не умеют улыбаться, которые не знают, что их снимают. Джоэль сказала, что ее личный папочка был низкокислотным химиком, но папочка ее покойной матери оставил им ферму, и папочка Джоэль переехал с ними туда и баловался с фермерством, в основном в качестве оправдания, чтобы держать дома много питомцев и хранить экспериментальные кислоты под землей.
В какой-то момент в палату заходит вся такая борзая медсестра и лезет ворошить бутылочки на капельнице, затем нагибается и меняет под койкой калоприемник, и секунду Гейтли хочется просто сдохнуть от стыда. Джоэль, кажется, даже не притворяется, что ничего не замечает.
– А вот это вот – бык, которого мы называли Мистер Мужик, – ее изящный большой палец двигается от снимка к снимку. Солнечный свет в Кентукки кажется ярче и желтее, чем в Новой Новой Англии. Деревья агрессивно-зеленее и обвешаны какой-то странной моховой хренью. – А вот это вот – мул по кличке Чет, который умел перепрыгивать через загон и шел лакомиться чужими клубами вдоль всего Шоссе 45, пока папочке не пришлось его пристрелить. Это корова. А вот это вот – мама Чета. Она кобыла. Не помню, чтобы у нее была какая-то кличка, кроме разве что Мама Чета. Папочка давал ее соседям, у которых была настоящая ферма, чтобы вроде как загладить вину за клумбы.
Гейтли прилежно кивает каждому фото, вовсю стараясь Терпеть. Он ни разу не вспоминал ни о призраке, ни о сне-с-призраком с тех пор, как проснулся от сна, в котором Джоэль была миссис Уэйт в образе Смертиматери. Мама Чета в следующей жизни. Он широко раскрывает глаза, чтобы прочистить голову. Голова Джоэль опущена, она смотрит сверху вниз на раскрытый альбом. Ее вуаль снова обвисла и стала чистой, так близко, что хоть левой рукой потянись и подними, если хочется. Благодаря открытому альбому, по которому она водит рукой, Гейтли в голову приходит такое, что он поверить не может, что додумался только сейчас. Только он волнуется, что не левша. Точнее говоря, не СИНИСТРАЛЬНЫЙ. Большой палец Джоэль останавливается на странной старой фотографии цвета сепии с задницей и согнутой спиной какого-то мужика, который карабкается по скату крыши.
– Дядя Лам, – говорит она, – мистер Райни, Лам Райни, папочкин напарник по лаборатории, который надышался какими-то парами в лаборатории, когда я еще была маленькая, и стал чудным, и теперь, если за ним не смотреть, все время залезает на какую-нибудь хрень.
Он передергивается от боли, когда переносит левую руку, чтобы накрыть ее запястье и привлечь внимание. Ее запястье сверху кажется тонким, но на удивление длинное по высоте, будто овальное. Гейтли добивается своего, убирает ладонь с запястья и неуклюже изображает, как что-то пишет в воздухе, пока глаза немного закатываются от боли. Это и есть его мысль. Он показывает на нее, затем на окно и снова на нее. Он отказывается хрюкать или мычать, чтобы объясниться. Его указательный палец как будто вдвое толще ее большого, когда он снова изображает, как держит в руке прибор и пишет в воздухе. Он показывает так медленно и, очевидно, потому что не видит ее глаз и не уверен, что она поняла, что ему нужно.
Если хоть сколько-то привлекательная женщина на оживленной улице хотя бы улыбнется Дону Гейтли, проходя мимо, то Дон Гейтли, как и практически любой гетеросексуальный наркоман, за следующие пару кварталов мысленно сходит с ней на свиданку, съедется, женится и нарожает детей, все в будущем, все в голове, уже мысленно покачает малыша Гейтли на колене размером с баранью ногу, пока эта воображаемая миссис Г. хлопочет в фартуке, который иногда по ночам соблазнительно надевает на голое тело. Пока наркоман дойдет, куда шел, он либо уже мысленно развелся с женщиной и отчаянно судится за опеку над детьми, либо мысленно живет в счастливом браке на закате жизни, сидя с ней в окружении большеголовых внучат на специальных качелях на веранде, укрепленных для веса Гейтли, – а ее ножки в компрессионных чулках и ортопедических туфлях все еще чертовски хороши, – понимая друг друга с полуслова, называя друг друга «мать» и «отец», зная, что откинутся спустя недели друг за другом, а потому и помыслить не могут, как жить в одиночку, так срослись душами за многие годы.
Однако предполагаемый мысленный союз Гейтли и Джоэль («М. П.») ван Дайн начинает хромать, когда Гейтли доходит до образа, где качает на коленке ребенка в большущей вуали с голубой или розовой каймой. Или как нежно снимает заколки вуали Джоэль при свете луны во время медового месяца в Атлантик-сити и обнаруживает, типа, один глаз во лбу, или кошмарную ряху Черчилля, или типа того 350. Так что далеко идущая наркоманская воображаемая фантазия дает сбой, но он все равно не может не представлять старый добрый Икс с Джоэль в вуали, которая выкрикивает по-своему гулко, завораживающе «Чу» во время организма, – самое близкое к Иксу со знаменитостью у Гейтли было разве что с закоренелой наркоманкой – будущей медсестрой, в лофте с отбившим башку потолком, которая отличалась поразительным сходством с молодым Дином Мартином. Из-за того, как Джоэль делится личными историческими фотками, Гейтли позволяет своему разуму заглянуть за стену секунды и вообразить, как Джоэль, безнадежно сраженная героической фигурой Дона Г., соглашается вырубить мужика в шляпе в коридоре и увезти Гейтли со всеми трубками и катетерами из Святой Е. в тележке из прачечной или в чем там, спасая от Органов
