районе 22:12:30–40 – бычий глаз посреди былого интервала разрешения Внутренних проблем. Китаянки не столько шли, сколько семенили с какой-то насекомьей торопливостью, и у Ленца сердце заходилось от попыток одновременно успевать и притворяться, что он идет прогулочным шагом, при этом не чувствуя ноздрей и ничего ниже колен. Они свернули на Проспект-ст. в двух-трех кварталах ниже Центральной площади, двигаясь в направлении площади Инмана. Ленц следовал в десяти-тридцати шагах позади, не спуская глаз с плетеных ручек сумок. Китаянки были не выше пожарных гидрантов и перемещались так, будто ног у них было больше среднего, переговариваясь на своем нервном и стрекочущем обезьяньем наречии. Эволюция доказала, что азиатовские языки ближе к приматовским языкам, чем нет. Сперва, на мощеных тротуарах Массачусетс-авеню между Гарвардской и Центральной, Ленцу казалось, что это они следят за ним – в свое время следили за ним частенько, и, как и начитанный Джоффри Д., он слишком хорошо – можете не рассказывать – знал, что самые страшные слежки проводят маловероятные люди, которые идут перед тобой с маленькими зеркальцами в уголках очков или со сложными системами сотовой коммуникации для отчетов Командному центру – или еще вертолеты, да, которые высоко, их вообще не видно, шум их роторов маскируется под стук твоего собственного бьющегося сердца. Но после того как он дважды успешно сбросил с хвоста китаянок – во второй раз так успешно, что пришлось нестись по переулкам и скакать через деревянные заборы, чтобы снова их найти в паре кварталов севернее на Бишоп-Аллен-Драйв, где они семенили и болботали, – он укрепился в убеждении, кто тут за кем следит, так-то. Как бы, у кого полный невидимый контроль над общей ситуацией, так-то. Изгнание из Хауса, которое сперва предстало смертельным поцелуем приговора, оказалось вполне даже, наверное, тем что надо. Он пытался идти по стерне добродетели, и как его вознаградили за мучения? Угрожали и пренебрежительно послали; он весь вложился, и по большей части впечатляюще; а его отправили Прочь, Одного, но теперь он хотя бы мог открыто скрываться. Теперь Р. Ленц выживал только стараниями своих мозгов, в глубокой маскировке, на безлицых улицах Сев. Кембриджа и Сомервиля, никогда не спал, всегда на ходу, скрывался у всех на виду средь бела дня – последнее место, где Они додумаются его искать.

На Ленце теплые флуоресцентно-желтые штаны, слегка блестящее пальто-смокинг с длинными фалдами, сомбреро с деревянными шариками, свисающими с полей, очки на пол-лица с оправой из черепахового панциря, которые автоматически темнели при ярком свете, и глянцевые черные усы, экспроприированные с верхней губы манекена в «Лешмер» в «Кембриджсайде»: этот ансамбль – результат отважного воровства вдоль всей ночной Чарльз, когда он впервые всплыл со дна, отправившись на северо-восток из Энфилда несколько дней назад. Абсолютная чернота усов манекена – очень надежно приклеенных экспроприированным «Крейзи Глю» и ставших еще глянцевей от выделений из носа Ленца, которые он не чувствует, – в портативной тени сомбреро придает его бледности почти призрачный оттенок – еще одновременно преимущество и недостаток назального кокаина в том, что есть становится лень и необязательно, и можно забыть об этом на продолжительные периоды времени – о питании, – в своей кричащей имитации маскировки он легко сходит за одного из бездомных и блуждающих бостонских юродивых, ходячих мертвецов и умирающих, которых обходят за полквартала. Секрет в том, выяснил он, чтобы не есть и не спать, все время быть на ногах и на ходу, все время быть начеку во всех шести направлениях, скрываясь под наземной станцией электрички или в торговом центре с крышей, как только сердечный шум невидимых роторов выдавал слежку с воздуха.

Он быстро ознакомился с паутиной переулков, переходов и свалок на задах Маленького Лиссабона, и с его (вымирающей) популяцией уличных кошек и собак. Район изобиловал высотными часами на банках и церквях, диктующими движение. Он носил свой «Браунинг Х444» с серрейтором в наплечной кобуре в носке сразу над языком формальных туфелей, которые прибрал у того же уличного манекена «Формального Дела», что и смокинговое пальто. Его зажигалка лежала во флуоресцентном прорезном кармане с молнией; качественные мешки для мусора легко находились в помойных контейнерах и сухопутных баржах, стоящих на светофорах. «Джеймсовские принципы гиффордских лекций» – их вырезанная сердце-ниша теперь чуть ближе к пустой, чем было бы уютно прямо думать Ленцу, – он придерживал под формальной мышкой второй рукой. И китаянки по-сороконожьи семенили бок о бок, с исполинскими сумками соотносительно в левой и правой руке, так что сумки оказались между ними. Ленц настигал их, но постепенно и не без небрежной скрытности, учитывая, что непросто идти скрытно, когда не чувствуешь ног и когда очки автоматически затемняются, стоит пройти под фонарем, и потом осветляются не сразу, после, так что не меньше двух жизненно важных ленцевских сенсорных уличных чувств были дезориентированы; но все равно он умудрялся поддерживать одновременно и скрытность, и небрежность. Он не представлял, как выглядел на самом деле. Как и многие бродяжничающие юродивые в метрополии Бостона, он часто путал обход горожанами за полквартала с невидимостью. Сумки выглядели тяжелыми и впечатляющими, от их веса китаянки слегка клонились друг к другу. Скажем, было 22:14:10. Китаянки и затем Ленц минули серолицую тетку, присевшую между двумя помойками, задрав многочисленные юбки. Вдоль всей обочины бампер к бамперу стояли машины, еще миллион машин стоял вторым рядом. Китаянки минули человека с игрушечным луком и стрелами у обочины, а когда оттемнились очки, Ленц, тоже проходя мимо, смог его разглядеть: на нем был костюм крысиного цвета, он стрелял стрелой с присоской в стену здания, которое «Сдается», а потом подходил и обводил мелом на кирпиче вокруг присоски кружочек, а потом второй кружочек вокруг первого, и т. д., как будто это, как там его. Женщины не обратили на него азиаточного внимания. Галстук-ленточка тоже был коричневого цвета, в отличие от крысиного хвоста. А мел на стене более розоватый. Одна из женщин сказала что-то высоким голосом, будто воскликнула второй. У восклицательностей обезьяньих наречий есть взрывное рикошетящее звучание. Как бы особый элемент «бдзынь» в каждом слове. Все это время из окна на другой стороне улицы играло «Знамя, усыпанное полосами». У человека был галстук-ленточка и перчаточки без пальцев, и он отступил от стены, чтобы окинуть взглядом свои розовые круги, и чуть не столкнулся с Ленцем, и оба переглянулись и покачали головами, мол, «Только посмотрите на несчастного городского сукина сына, с которым я оказался на одной улице».

Универсально общеизвестно, что типичные азиаточные