достигается практически мистическое единство с окружающим миром, каждый компонент которого несет боль и вред «Я». Его эмоциональные характеристики – этого чувства, которое Гомперт называет Оно, – наверное, в основном неописуемы, разве что, например, в виде дилеммы, когда любые/все альтернативы, связанные с человечностью, – сидеть или стоять, трудиться или отдыхать, говорить или молчать, жить или умереть – не просто неприятны, а буквально ужасны.

И еще одиночество, на уровне, который невозможно передать. Кейт Гомперт не смогла бы даже начать объяснять, что такое клиническая депрессия, даже другому человеку с клинической депрессией, ведь человек в таком состоянии в принципе не способен на эмпатию к другому живому существу. Ангедонная Неспособность к Идентификации – тоже важная составляющая этого Оно. Если человеку с физической болью трудно обратить внимание на что-то кроме, собственно, боли ²⁸², человек в клинической депрессии не может даже представить другого человека или вещь отдельными от вселенской боли, которая пожирает его клетка за клеткой. Буквально все вокруг становится частью проблемы, а решения нет. Это ад на одного.

От термина авторитетных кругов «психотическая депрессия» Кейт Гомперт особенно одиноко. А конкретно из-за слова «психотический».

Вот представьте. Два человека кричат от боли. Одного пытают электрическим током. Второго нет. Кричащий, которого пытают электрическим током, не психопат: его крики обусловлены обстоятельствами и уместны. Тот же, кого не пытают, психопат, поскольку внешние наблюдатели, ставящие диагноз, не наблюдают электродов или измеримого тока. Один из самых неприятных моментов пребывания в палате с пациентами в психотической депрессии, будучи человеком в психотической депрессии, – понимание, что никто из них не настоящий психопат, что их крики обусловлены определенными обстоятельствами, чья важная фишка – недоступность внешнему наблюдателю. Отсюда и одиночество: это замкнутый круг: и бьет, и ощущается ток изнутри.

Человек с так называемой психотической депрессией, который пытается покончить с собой, делает это не из «безнадежности» или любой абстрактной мысли, что дебет и кредит его жизни не сходятся. И уж конечно не потому, что смерть ему вдруг кажется привлекательной. Человек, чья невидимая агония достигает определенного невыносимого уровня, убивает себя по той же причине, почему в конце концов спрыгивают из окна горящей высотки. Не заблуждайся насчет тех, кто прыгает из горящих окон. Страх падения с большой высоты по-прежнему не меньше, чем для тебя или меня у того же самого окна, пока мы просто любуемся красивым видом; т. е. страх падений остается константой. А переменная здесь – другой страх, пожара: когда пламя подбирается близко, разбиться насмерть кажется наименее ужасным из двух страхов. Это не желание спрыгнуть; это страх перед пламенем. И все же никто внизу на тротуаре, кто задрал голову и кричит «Не надо!» и «Держись!», не понимает прыжка. До конца – нет. Нужно самому оказаться в ловушке и почувствовать пламя, чтобы по-настоящему осознать страх куда больший, чем перед падением.

Но и, в общем, попросту абсурдна идея, что человека, пребывающего в Его хватке, удержит «контракт на предотвращение суицида», заключенный по настоянию какого-нибудь благожелательного «дома на полпути» для злоупотребляющих Веществами. Потому что такой контракт будет удерживать подобного человека только до того момента, пока не проявятся в полной мере психические обстоятельства, невидимые и неописуемые, которые, собственно, и обусловили контракт. А от того, что доброжелательные сотрудники «дома на полпути» не понимают захлестывающий страх, который вызывает Оно, жильцу в депрессии только еще более одиноко.

Один из товарищей по психотически депрессивному несчастью, с которым Кейт Гомперт познакомилась в больнице Ньютон-Уэлсли в Ньютоне два года назад, был человеком пятидесяти лет. Инженер-строитель, который увлекался коллекционированием моделей поездов – вроде «Лайонел Трейнс Инк.» и т. д., – для которых он застроил всю комнату отдыха в своем подвале невероятно запутанными системами путей и стрелок. Жена приносила ему в закрытую палату фотографии поездов и хитросплетений опор и рельс, чтобы он не забывал. Мужчина говорил, что страдает от психотической депрессии уже семнадцать лет кряду, и у Кейт Гомперт не было причин ему не верить. Он был приземистым, смуглым человеком с редеющими волосами, а когда садился, то совершенно неподвижно держал руки на коленях. Двадцать лет назад он поскользнулся на лужице масла «3 в 1» для путей моделей поездов и ушибся головой о цементный пол в подвале в Уэлсли-Хиллс, а очнулся в приемном покое больницы уже с депрессией выше всяких человеческих сил, с тех пор так и жил. Он ни разу не пробовал покончить с собой, хотя и признавался, что жаждет беспамятства всем сердцем. Жена его была очень преданная и любящая. Каждый день посещала католическую службу. Была очень набожная. Мужчина с психотической депрессией тоже посещал службу ежедневно, если не лежал в больницах. Молился об облегчении. Он по-прежнему работал и занимался своим хобби. Регулярно ходил на работу, брал больничные, только когда невидимые мучения становились слишком сильными и он себе уже не доверял, или когда психиатры предлагали попробовать какое-нибудь новое революционное лекарство. Они уже перепробовали трициклики, ингибиторы МАО, инсулиновые комы, селективные ингибиторы обратного захвата серотонина ²⁸³, новые квадрациклики без побочных эффектов. Сканировали доли мозга и эмоциональные матрицы на повреждения и шрамы. Ничего не помогало. Даже мощная ЭСТ не принесла облегчения. Бывает. Некоторым случаям депрессии человек помочь не в силах. История этого мужчины вызывала у Кейт Гомперт нервный озноб. Представить, как он изо дня в день ходит на работу, службу, строит миниатюрные ж/д пути, чувствуя себя при этом хотя бы вполовину так же, как Кейт Гомперт в той палате, было попросту выше ее сил. Рацио-духовно она понимала, что мужчина и его жена, должно быть, обладают какой-то смелостью за пределами всех известных уровней смелости. Но в глубине своей протравленной души Кейт Гомперт чувствовала только парализующий ужас при мысли о том, как приземистый мужчина с мертвым взглядом медленно и аккуратно выкладывал игрушечные рельсы в тишине обшитой деревянными панелями комнаты отдыха, тишине абсолютной, не считая звуков смазки, сборки и укладки рельс, пока в его голове кишат отрава и черви, а каждая клеточка тела кричит в пламени, которое никто не может облегчить или даже почувствовать.

Мужчину с перманентной психотической депрессией наконец перевели куда-то на Лонг-Айленд, чтобы подготовить к новому революционному виду психохирургии, когда, предположительно, залезают в голову и вырывают с корнем всю лимбическую систему – это та часть мозга, которая отвечает за настроения и чувства. Голубой мечтой мужчины была ангедония – полное психическое омертвление. Т. е. смерть при жизни. Радужная перспектива революционной психохирургии