Этот самый Трельч сказал: «Вот те на».
– Так, чтобы выживать здесь для последующего, надо, наконец, уметь и то, и другое, – тихо произнесла Тьерри Путринкур на английском почти без акцента, словно про себя.
– Эта эмоциональная подверженность к отключению, как правило, черта женская. Мы со Штиттом считаем, что это вопрос воли. Самая неустойчивая воля, как правило, у местных топовых девочек. Мы видим это в Лонгли, видим в Милли Кент и Фрэнни Анвин. Не видим эту отключаемую волю в Воутах, или в Сподек, которую тоже можешь посмотреть, если хочешь.
– Это стоит увидеть на повторе, Рэй, как считаешь? – сказал этот самый Трельч.
Стипли смотрел на профиль Путринкур, пока Делинт с другого бока говорил:
– Но у Хэла воля слабее всех.
14 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»
«Мановар Гриль» на Проспект: Мэтти сидел, сложив руки на коленях, в горячем звоне посуды португальского ресторана, глядел в пустоту. Официант принес ему суп. На фартуке официанта было то ли пятно крови, то ли супа, а на голове без какой-либо объяснимой причины – феска. Мэтти съел суп, ни разу не сербнув. В семье он ел аккуратнее всех. Мэтти Пемулис был проституткой и на сегодняшний день ему исполнилось двадцать три.
«Мановар Гриль» находится на Проспект-стрит в Кембридже, его окна выходят на плотное пешеходное движение между площадями Инмана и Центральной. Пока Мэтти дожидался супа, за окном на другом конце ресторана он видел, как пожилая женщина в нескольких слоях одежды, вроде нищенки, подняла все свои юбки, обнажила тощие мослы, присела на тротуар и опорожнилась прямо на виду у прохожих и забегаловки, затем собрала все свои полиэтиленовые сумки и невозмутимо скрылась из виду. Куча после опорожнения так и осталась на тротуаре, слегка дымясь. Мэтти расслышал, как студенты за соседним столиком говорили, что не знают, то ли блевануть, то ли рукоплескать.
С четырнадцати лет – большой статный паренек, с большим острым лицом, коротко стриженными волосами, улыбкой и дважды выбритым подбородком. Теперь еще чуть лысеющий с высокого чистого лба. Вечная улыбка, которую он будто пытается сдержать, но не может. Папка всегда говорил ему «хватит лыбиться».
Площадь Инмана: Маленький Лиссабон. В супе плавают кусочки кальмара – когда Мэтти их жует, у него напрягается все лицо.
Теперь на тротуаре за окном над головами забегаловки два бразильца в брюках клеш и высоких ботинках, – похоже, назревает уличная драка: один надвигается, второй отступает, не отрывают друг от друга глаз, ни один не наступает в остатки опорожнения, говорят на повышенных тонах на уличном португальском, приглушенном окнами и горячим гулом, но оба озираются, а потом показывают себе на грудь, типа: «Это ты мне?» Затем надвигающийся неожиданно бросается вперед, и оба исчезают за правой рамой окна.
Папка Мэтти приплыл на пароходе из Лаута в Ленстер в 1989 году. Мэтти было три или четыре. Папка вкалывал в южных доках, крутил канаты, толстые, как телефонные кабели, в высокие бухты, и умер, когда Мэтти было семнадцать, после жалоб на панкреатит.
Мэтти оторвался от хлеба, который макал в суп, и увидел, как за окном идут две худосочные девушки разных рас – одна ниггерша, – даже не глянув на говно, которое все обходили; а затем в паре секунд позади них – Бедного Тони Краузе, которого из-за брюк и шляпы Мэтти сперва даже не признал, пока не опустил взгляд и не поднял его опять: выглядел Бедный Тони Краузе премерзко: осунувшийся, с ввалившимися глазами, не просто больной – одной ногой в могиле, лицо зеленовато-белого цвета морской фауны глубочайшего дна, не столько живой, сколько немертвый, от бедного старого Бедного Тони остались только боа, красная кожаная куртка и узнаваемая манера, с которой он на ходу держал руку у ложбинки горла, про нее Эквус Риз всегда говорил, что она напоминает то, как спускаются по винтовым лестницам на какой-нибудь светский раут старлетки из черно-белой эры – Краузе не столько шагал, сколько бесконечное количество раз величественно входил в очередное пространство, с надменностью королевы, теперь вселяющей одновременно отвращение и уважение, учитывая чахлую наружность Краузе за окном «Гриля», глядящего сквозь или на двух тощих девушек, бредущих перед ним, следуя за ними с правой стороны окна.
Папка начал трахать Мэтти в зад, когда Мэтти исполнилось десять. В гузно дрючить. Мэтти помнит все в деталях. Иногда ему попадались люди, которые во взрослом возрасте после неприятных случаев в детстве заблокировали все самое неприятное и забыли. Мэтти Пемулис не такой. Он помнит каждый сантиметр каждого раза. Отец за дверью комнатушки, где спали Мэтт и Микки, поздно ночью, кошачьим глазом полоска света из коридора в щели двери, которую приоткрывает папка, дверь на смазанных петлях открывалась с неумолимой неторопливостью встающей луны, тянулась по полу тень папки, а затем за ней проскальзывал он сам во всей плоти, пересекал залитый лунным светом пол в перештопанных носках, и несло от него, как Мэтти узнает позже, крепким пивом, но в том возрасте они с Микки, когда его чуяли, называли запах как-то еще. Мэтти лежал и притворялся, что спит; он не знал, зачем сегодня притворялся, будто не знает, что пришел отец; ему было страшно. Даже в первый раз. Микки всего пять. Каждый раз одно и то же. Папка пьян. Его слегка мотыляло на каждом шаге. Но брел украдкой. Как-то умудряясь не сломать шею на игрушечных грузовичках и машинках, разбросанных по полу, в первый раз оставленных случайно. Садился на край кровати, так что от веса менялся ее наклон. Разило
