На это Путринкур пожала плечами с равнодушием: франкофонов невозможно удивить тем, что кто-то еще знает французский.

– Ну что ж, смотрите, – сказала она (Путринкур, на квебекском), – звезды-подростки – в этом спорте не диковинка. Ленглен, Розуолл. В 1887 году н. э. пятнадцатилетняя девочка одержала победу на Уимблдоне, она была первой. Эверт в полуфинале Открытого чемпионата США в шестнадцать, в 71-м или 2-м. Остин, Джегер, Графф, Саваматсу, Винус Уильямс. Борг. Уиландер, Чанг, Трефферт, Медведев, Эсконья. Беккер из 80-х н. э. Теперь этот новенький аргентинец Клекнер.

Стипли зажег «Фландерфьюм», от которой Делинт скорчил мину:

– Вы сравниваете это как гимнастика, фигурное катание, либо спортивные плывки.

Путринкур не стала комментировать синтаксис Стипли:

– Именно так. Верно.

Стипли расправлял длинный сарафан и скрещивал ноги, чтобы отклониться от Делинта, обратив взгляд к какой-то полупрозрачной родинке на высокой щеке Путринкур. Очки Путринкур с толстыми стеклами без оправы были как у страшной монашки. Она скорее походила на мужчину – высокая, жилистая и безгрудая. Стипли старался выдыхать дым в сторону ото всех.

– Теннис мирового плата не требовательный к размеру или мускулам хоккея, либо баскетбола, либо американского футбола, к напримеру.

Путринкур кивнула.

– О да, либо к миллиметровой точности вашего бейсбола, либо, как говорят итальянцы, senza errori – серия ударов без промаха, из-за чего гольфисты не могут быть истинными мастерами, пока не наберут тридцать или больше лет, – проректор на миг переключилась на английский – возможно, ради Делинта: – Ваш французский – парижский, но возможный. До меня, мой – квебекский.

Теперь тем же кислым галльским пожатием плеч ответил Стипли:

– Вы говорите мне, серьезный теннис не нуждается от атлета ни в чем, чем не обладает уже подросток, если он к этому исключителен.

– Medicin'bi из спортивной науки хорошо знают, чего требует теннис, – сказала Путринкур, опять на французском. – Очень хорошо, а именно – гибкости, рефлексов ²⁷⁴, скорости на коротких дистанциях, баланса, координации и весьма – выдержки. Отчасти силы, особенно для юношей. Но все это достижимо к периоду пубертатности, для многих. Но да, но погодите, – сказала она, положив руку на блокнот, когда Стипли начал делать вид, что конспектирует. – То, что вы поставили мне вопросом ранее. Вот почему пиковая ситуация. Юные игроки – у них также преимущество в психике.

– Фора менталитета, – сказал Стипли, пытаясь не обращать внимания на мальчика, который в нескольких сиденьях позади говорил в руку. Делинт же как будто игнорировал вообще все вокруг, поглощенный матчем и статистикой. Руки проректора-канадки описывали кружки, чтобы обозначить увлечение беседой. Руки американцев во время беседы большую часть времени валяются, как куски теста, однажды отметил Реми Марат.

– Но да, так, внушительная ментальная фора, что их психики еще не во всем взрослые – следовательно, так, они не чувствуют тревогу и давление, как это чувствуется взрослыми игроками. Это каждая история подростка из никакого места, который вдруг одолевает знаменитого взрослого в профессиональной игре, – эфебы, они не чувствуют давления, они могут играть с отрешением, они без страха, – холодная улыбка. На очках Путринкур вспыхнуло солнце. – В начале. В начале они без страха либо давления, и они выскакивают словно из ниоткуда на профессиональную сцену, мгновенные etoiles, феноменальные, бесстрашные, иммунные к давлению, глухие к тревоге – сперва. Они кажутся как взрослые игроки, только лучше – лучше в эмоциях, более отрешеннее, нечеловечные к стрессу, устали или перелетам без конца, к публичности.

– Английская поговорка про ребенка в магазине сладостей.

– Зримо бесчувственные к одиночеству, и отчуждению, и всем, кто хочет чего-то от etoile.

– Деньгам, также.

– Но скоро виднеется выгорание внутри, которое места вроде нашего надеются предотвратить. Помните Джегера – выгорел в шестнадцать, Остин – в двадцать. Ариас и Крикстейн, Эсконья и Трефферт, – слишком травмированные для игры в конце подростковых лет. Весьма обещающая Каприати – известная трагедия. Пэт Кэш из Австралии, четвертая на Земле в восемнадцать, нигде в двадцать лет.

– Не говоря уже о великих деньгах. Контракты и появления.

– Всегда так, для юного etoile. И в сегодня еще хуже, когда спонсоры больше не обладают эфиром для рекламы. Теперь эфеб, который знаменитый etoile, который в журналах, и спортивных репортажах, и aux disques [179], он понукаем быть ходящим билбордом. Используй это, носи это, за деньги. В тебя швыряют миллионы прежде, чем ты можешь водить машины, которые покупаешь. Голова становится большой, размером с шар, как иначе?

– Но может давление быть забыто? – спросил Стипли.

– Много раз одно и то же. Одолеть два и три матча, вдруг почувствовать любовь, когда столькие говорят тебе, будто бы в любви. Но затем всегда одно и то же. Потому как голову осеняет, что любовь дается лишь за победы. Тебя создали, для людей, две и три победы. Одоление не помогло заметить нечто, бывшее незамеченным до побед в прошлом. Тебя создали с чистого листа победы из ниоткуда. Надо продолжать побеждать, чтобы поддерживать наличие любви, контрактов и глянцевых журналов, которые хотят тебя в профиль.

– Вот и давление, – сказал Стипли.

– Давление, подобное тому, которое нельзя вообразить, что нужно поддерживать и побеждать. Теперь ожидается лишь одоление. И всегда один, в отелях и самолетах, когда все другие игроки, с которыми хочется говорить о давлении, хотят победить тебя, хотят быть поверх, а не пониз. Или другие – лишь хотят все от тебя, и лишь столько, сколько ты играешь с отрешением, побеждаешь.

– Отсюда суициды. Выгорание. Наркотики, разврат, баловство.

– Что это за обучение, если мы делаем эфеба в атлета, который может побеждать бесстрашным к любви, но не готовим его к тогда, когда приходит страх, нет?

– Следовательно, здесь тоже ужасное давление. Их укрепляют. Закаляют.

Хэл сделал выбивающую подачу и в этот раз последовал за ней, словно запнувшись у линии. Тело Стайса как будто удлинилось, когда он потянулся и отбил мяч с форхенда драйвом. Хэл слишком коротко ударил с лета и отошел от сетки на пару шагов, пока приближался Стайс, настроенный на легкий обвод. Хэл рискнул с направлением и забежал налево, а Тьма подрезал ему свечку ровно через голову и хлопнул ладонью по струнам, когда Хэл сдался