называется «апострофа», и это полноценное искусство. Марио влюбился в первые передачи Мадам Психоз, потому что они ему напоминали, будто кто-то грустный читает вслух пожелтевшие письма, которые она достала из обувной коробки в дождливый вечер, всякое про расставания, про смерти любимых, про беды США, про всякое важное. Все труднее отыскать полноценное искусство, которое именно про всякое важное. Чем Марио старше, тем сильнее его сбивает с толку, что все в ЭТА старше возраста примерно Кента Блотта чувствуют себя некомфортно и стыдятся, когда разговор заходит про что-то очень важно важное. Как будто есть правило, что о важном можно говорить, только если все закатят глаза или смеются как-то совсем не весело. Самое неприятное, что приключилось сегодня, – когда за обедом Майкл Пемулис сказал Марио, будто хочет организовать телефонную линию молитв для атеистов, когда атеист набирает телефон и слышит только гудки, и никто не отвечает. Это был анекдот, и хороший, и до Марио дошло; неприятно то, что Марио за обеденным столом оказался единственный, чей смех был веселым; все остальные, когда смеялись, как-то прятали глаза, будто смеются над инвалидом. Для Марио это все было слишком сложно, и он не понимал ответы Лайла, когда поднимал этот вопрос с ним. И впервые не смог помочь Хэл, потому что ему словно было некомфортно и стыдно, больше чем друзьям за обедом, а когда Марио говорил про всякое важное, Хэл называл его Бубу и вел себя так, будто брат описался, и Хэл очень терпеливо поможет ему переодеться.

Из темноты появлялись и заходили внутрь много людей, потому что Отбой. Все казались испуганными и ухмылялись, притворяясь, что они не стесняются. Мужчины прятали руки в карманах пальто, а женщины придерживали руками воротники, чтобы те не раскрывались. Один молодой человек, которого Марио никогда не видел, заметил, что Марио мучается с полицейским замком, и помог ему отцепить задвижку и убрать свинцовый брусок в рюкзак. Даже такая пустяковая помощь делает мир лучше. Марио вдруг так хочется спать, что он не уверен, сможет ли подняться на холм домой. Те же треки, которые играли в начале творческого пути Мадам Психоз, играли по ночам до сих пор, такие неправильные без нее самой.

Зато наклон Марио идеален для того, чтобы взбираться на холмы. Мазь на его тазе хлюпает, но не болит. Последнее, что видит Марио, прежде чем деревья на склоне смыкаются за спиной и оставляют от Эннетова Дома посеченное желтое свечение, в большом выдающемся окне кабинета директрисы, которое выходит на авеню, железную дорогу и чистую бакалейную лавку «Отец и Сын» Ынов, где Марио по утрам угощают желтым чаем, когда он заходит, если холодно, – над черным столом директрисы сидит большой дядя с квадратной головой и что-то усердно записывает, облизывая кончик карандаша и неудобно загородив рукой то, что пишет, как умственно отсталый мальчик за сочинением в классе коррекционной школы «Риндж-эндЛатин».

Вечерние обязанности сотрудников с проживанием примерно поровну делятся между пустяковыми и неприятными. Кто-то должен посещать местные собрания, чтобы подтверждать присутствие жильцов, а кто-то должен пропустить ежевечернее собрание, чтобы присматривать за пустым Хаусом и телефонами и записывать пустяки в Ежедневный Журнал. Когда собрания расходятся, Гейтли должен каждый час проводить перекличку и вносить в Журнал, кто пришел и что творится. Гейтли должен проверять Дежурства и вести Журнал по выполнению Дежурств, и раскидывать завтрашние Дежурства из еженедельного списка. Жильцам все нужно проговаривать заранее, чтобы они не качали права, если им влетит. После тем, кто отлынивал от Дежурства, надо сказать, что они получают Арест на неделю, а это обязанность невеселая. Гейтли должен отпирать шкафчики Пэт, доставать ключ от аптечки и открывать аптечку. Жильцы на лекарствах реагируют на звук аптечки, как кошка – на звук открывашки консервов. Просто как бы материализуются. Гейтли должен раздать материализовавшимся за лекарствами жильцам пероральный инсулин, лекарства от СПИДа, мази от прыщей, антидепрессанты и литий, а потом вписать все в Медицинский Журнал, в котором, сказать по правде, черт ногу сломит. Он должен достать еженедельник Пэт и распечатать ее встречи на завтра на листе бумаги печатными буквами, ведь Пэт не может разобрать свой скачущий почерк. Гейтли должен обсудить с Джонетт Фольц, как разные жильцы вели себя на «Делись и Молись» в Святой Е., бруклайнской БМ и в женском «Шаге прочь» АН в Восточном Кембридже, куда они пускают пару жилиц со сроком подольше, и затем занести всю информацию в Журнал. Гейтли должен подняться и проверить Кейт Г., которой, по ее словам, опять слишком плохо, чтобы пойти сегодня в АА, и которая пролежала в кровати более-менее неподвижно три дня кряду, читая книжку какой-то Сильвии Платон. Подниматься на женскую половину – невероятный геморрой, потому что прежде он должен отпирать маленькую стальную клетку поверх кнопки у основания лестницы у заднего кабинета и нажимать на кнопку, чтобы наверху зазвенел звонок, и крикнуть вверх «Мужчина идет», и потом дать жилицам столько времени, сколько им надо, чтобы привести себя в порядок или что они там делают. Экскурсии наверх оказались для Гейтли очень познавательными, он-то всегда думал, что в местах проживания женщин как-то заметно чище и опрятней, чем у мужчин. Необходимость проверки Дежурств в двух женских туалетах растоптала его давнишнее заблуждение, будто женщины не ходят в туалет с той же потрясающей энергией, что и мужчины. Гейтли в свое время немало прибирал за матерью, но о ней он не думал как о женщине. В общем, все это неприятное занятие оказалось познавательным.

Гейтли должен навещать Дуни Глинна, у которого дивертикулит и которому во время приступов приходится лежать калачиком на койке, и приносить Мотрин и шейк «Слимфаст», который Гейтли приходится смешивать с 2 %-м молоком, так как в доме не осталось сливок, или крекеры «Фуд Банк» и газировку из автомата в подвале, если Глинн не может выпить 2 %-й шейк, а потом занести в Журнал комментарии и состояние Глинна, а они хорошими не бывают.

Кто-то готовил на кухне отвратительные маршмеллоумные хлопья «Райс Криспи» и не помыл за собой, и Гейтли должен шататься в поисках того, кто виноват, и заставить мыть, а у жильцов притом такой кодекс насчет крысятничества, что он как будто наркополицейский, не меньше. Каждый день здесь по колено какого-то говна, и оно даже не столько действует на нервы, сколько вынимает душу; теперь двойная смена опустошает его целиком как раз к заре – когда пора мыть настоящее говно.