Только – после, ну может, не больше пяти всосанных дорожек в исключительно медицинских, нерекреационных целях – только вместо того, чтобы заверить Грина, что, хотя он натуральная голубая фишка в активе Ленца, не мог бы он свалить, пожалуйста, на хер и дать Ленцу прогуляться домой в одиночку со своими мясным рулетом и делами, выясняется, что Ленц снова просчитался с эффектом гидролиза ²³² Бинга – он-то всегда, типа, предпрогнозирует эффект как небрежное вербальное хладнокровие, а тут наоборот, Ленц на пути домой обнаруживает непреодолимое гидролитическое желание иметь Грина прямо тут, под рукой – ну или вообще любого, кто не может или не хочет уйти, – тут, под боком, и делиться с Грином – или любым соглашателем – практически всеми переживаниями и идеями своей жизни, придать каждому эпизоду из дела Р. Ленца словесную форму и видимое дыхание, пока вся его жизнь (и маленькая тележка) проносится над арктическим горизонтом его мысли, рассыпая фосфены.

Он рассказывает Грину, что его фобический страх часов произрастает от отчима, проводника поезда из «Амтрэк» с серьезными неразрешенными проблемами, из-за которых он заставлял Ленца заводить его карманные часы, ежедневно полировать брелок замшей и ежевечерне следить, чтобы отображаемое время на циферблате было точным вплоть до секунды, не то он вытягивал Рэнди по всему его метру с кепкой скрученным журналом «Рельсы и шпалы» – глянцевым и чертовски тяжелым периодическим изданием формата кофейного столика.

Ленц рассказывает Грину, насколько зрелищно ожирелой была его покойная мать, размашисто иллюстрируя руками упомянутые формы.

Дышит он после каждого третьего-четвертого факта, – эрго, приблизительно раз в квартал.

Ленц пересказывает Грину сюжеты нескольких книг, которые он читает, не без конфабуляции.

Ленц не замечает, как пустеет лицо Грина, когда Ленц затрагивает тему покойных матерей.

Ленц в эйфории рассказывает Грину, как ему однажды отрезало кончик левого мизинца цепью мопеда, и но как уже через пару дней интенсивной концентрации палец отрос и регенерировался, как хвост у ящерицы, поставив в тупик докторские консилии; Ленц говорит, что именно после этого казуса в подростковом возрасте он соприкоснулся со своей необычной жизненной силой и познал, и принял, что он не такой, как мирской люд, и начал принимать свою уникальность с вытекающей из нее gloria mudli.

Ленц разоблачает для Грина миф, что нильские крокодилы – самый страшный вид крокодилов, потому что для тех, кто разбирается, страшные устьевые крокодилы из ареала морских вод в миллиард раз страшнее.

Ленц предполагает, что его навязчивая потребность знать время с микротипической точностью – также следствие наказаний его дисфункциональным отчимом в связи с карманными часами и «Рельсами и шпалами». Эта тема выливается в анализ термина «дисфункциональный» и его ревелантностью к разным трактовкам в, скажем, психологии и естественной религии.

Ленц рассказывает, как однажды в Бэк-Бэй на Бойлстон у «Бонвитс» один наглый продавец протезов трепал ему нервы, предлагая ювелирный стеклянный глаз, и всколыхнул его внутренние проблемы, и потом, когда дальше по ряду продавцов протезов второй просто отказывался слышать «нет» в ответ на предложение флакона со слюнозаменителем «Ксеро-Луб», одобренным Стоматологической ассоциацией Америки и с конфабуляцией подписи Дж. Джентла, С. Крунера, Ленц употребил айкидо и разбил тому нос одним ударом, и еще вогнал осколки и фрагменты костей в мозг продавца неудержимым движением основания ладони – маневр, известный под тайным китайским названием, которое переводится как «Древний Двойной Удар», – стер на месте карту слюнного мужика, и так Ленц узнал о смертельности своего какой-тампосле-черного пояса в айкидо и смертельности его рук как оружия, если провоцировать его внутренние проблемы, и рассказывает Грину, как он там же принял обет, сверкая пятками по Бойлстон до остановки метро «Аудиториум», чтобы избежать преследования, дал обет никогда не применять свое смертельно-продвинутое акидо, кроме самых безвыходных ситуаций по защите невинных и/или слабых.

Ленц рассказывает Грину, как однажды был на хеллоуинской вечеринке, где на женщине-гидроцефалке было ожерелье из дохлых чаек.

Ленц делится своим повторяющимся сном, в котором он сидит под тропическим потолочным вентилятором в бамбуковом кресле в шляпе для сафари от «Л. Л. Бин» и держит на коленях плетеный саквояж, и все, это и есть весь повторяющийся сон.

У 400-го квартала Зап. Бикон, под 2202, Ленц демонстрирует Брюсу Грину тайный прием айкидо х2-удара, которым он картанул слюнного торгаша, разбивая движение на составные части в замедленном движении, чтобы поспевал ненаметанный глаз Грина. Он говорит, есть еще один повторяющийся кошмар, про часы, стрелки которых навечно застыли на 18:30, такой жуткий до перепачканных трусов, что он даже не станет нагружать хрупкую психологию Грина развернутым анализом.

Грин, зажигая сигареты для обоих, говорит, что либо не помнит свои сны, либо вообще их не видит.

Ленц поправляет белый парик и усы перед темной витриной аутлета «ИнтерЛейс», странно разминается в стиле тай-чи и сморкается в забитый сток Зап. Бикон по-европейски – по одной ноздре за раз, – выгибаясь, чтобы сохранить лацканы пальто от выбросов.

Грин из тех качков в алкоголичке, которые носят следующую сигу за ухом, отчего применение «Риджид» или других брендов качественных спреев для волос невозможно по той причине, что из-за их остатков на сигарете она может неожиданно вспыхнуть по всей длине. Теперь Ленц излагает Грину историю о том, как на хеллоуинской вечеринке с ожерельем из дохлых чаек был, как говорили, ребенок из Впадины, на вечеринке, в доме южнобостонского ортодонта, который толкал лидокаин дилерам Бинга по поддельным рецептам ²³³, обычного размера и недикий ребенок, но исключительно без черепа, – лежал на какой-то приподнятой платформе или сцене у камина с бесформенной и обесчерепленной областью головы на подставке и, типа (бр-р), в какой-то специальной пластмассовой коробке без крышки, голова, и с глубоко запавшими глазами на лице с консистенцией, типа, зыбучих песков, лицо, в смысле, и нос у него впал, и рот свисал по обеим бокам бескостного лица, и вообще голова, типа, приняла форму специальной коробки, в которой специально лежала, голова, и казалась почти квадратной по общему периметру, голова, а женщина с ожерельем из голов чаек и другие люди в костюмах употребляли галлюциногены, пили мескаль, подъедали червячков в мескале и где-то в 23:55 водили ритуальные хороводы вокруг коробки и платформы, поклоняясь ребенку, или, как они его называли, просто Ребенку, будто он был только Один.

Грин подсказывает Ленцу время с приблизительно