– Или как бы комбинация Медузы и Цирцеи, эта самая ваша одалиска, – сказал Стипли. Он курил либо последнюю, либо последнюю в одной из пачек сумочки сигарету – американовая привычка бросать окурки с выступа препятствовала Марату считать употребленные окурки. Марат знал, что Стипли знал, что фильтры сигарет не биоразлагаемые для окружающей среды. Два мужчины, к этому моменту времени, каждый знал каждого другого.

Чирикнула незримая птица.

– Мифическая персонажесса греков, она также была беременная от дождя и изнасилованная птицей.

– Как много с тех пор изменилось, – иронично молвил Стипли.

– Ирония и презрения к эгу. Это тоже отчасти искус твоего типа американов, мыслю я.

– А уж твой-то тип – сплошь действие, цели, – сказал Стипли, с иронией или, может, без – Марат так и не понял.

Дно пустыни просветлялось неощутимыми степенями, его поверхность – цвета передубленной шкуры. Кактус сагуаро – отлива рептилий. Силуэты потенциальной молодежи теперь были различимы вокруг черных руин ночного кострища в спательных мешках гробового вида. Воздух пах зеленой древесиной. Безвкусный запах песка. Ковшовые машины отдаленной стройки были цвета урины и казались застывшими поперек различных занятий. Было все еще зябко. На зубах Марата имелась осязаемая пленка, или, возможно, песчаная жижа, особенно на зубах спереди. Верхняя дуга солнца не появлялась, и Марат допрежь не мог бросить тени на сланец позади.

Покойный пульс Реми Марата был очень низкий: не имелось ног требовать кровь из сердца. Он очень редко переживал фантомные боли, и только в культе слева. У всех AFR были огромные руки, особенно верхние части. Марат был левша. Стипли манипулировал сигаретой левой рукой и применял правую, чтобы поддержать локоть левой. Но Марат хорошо знал, что Стипли был правша. На фоне бледности лица Стипли, теперь разом и опухшего, и запавшего, пупыры электролиза полевой легенды казались ярко-розовыми.

Безоблачное небо поверх хребта гор Ринкон востока было слабого больного розового цвета незажившего ожога. В неощутимом освещении видов была неподвижность, напоминавшая фотографию. Марат давно поместил часы в карман ветровки, чтобы перестать неоднократно глядеть их. Стипли нравилось воображать себе, что переговоры с ним сами диктуют свои длительность и прохождение; Марат сделал выбор не противоречить.

Марат осознал о себе, что некоторое количество его притворного шмыгания предназначалось предупредить Стипли о перерыве паузы.

– Ты мог бы ненадолго сесть, если утомлен. Ремешки туфель… – он слегка показал на них.

Стипли театрально опустил голову и постучал в песок на буром камне носком туфели.

– Вдруг там кто меня за зад цапнет.

– Скоро мне обязано уходить, – на руке Марата остался оттиск текстуры зернистой рукоятки «Стерлинга». – Мне понравилось выйти на ночь на свежий воздух. Я обязан скоро уйти.

– Или заползут там. Юбка – в ней так просто больше не плюхнешься, куда пожелаешь. Всегда есть вероятность… заползаний, – он посмотрел на Марата. Он казался грустный. – А я даже и не думал.

04:50, 11 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд» Главный кабинет, РПАН «Эннет-Хаус», Энфилд, Массачусетс

– И когда он пальнул – там хоть стой, хоть падай. А уж какое у него было лицо.

– А у меня был один раз, когда я сидел в одном баре в Лоуэлле с одними мужиками, с которыми тогда тусил, и мы там сидели с одними другими мужиками – ну просто лоуэлловскими долбаками, обычной алкашней, которая обычная молодая рабочая алкашня, которая забегает после работы дерябнуть, а потом не выходит до закрытия. Только фигарят ерша за ершом, рубятся в дартс да все такое. И один такой мужик из наших начинает подкатывать к девушке одного из них – такого самого обычного, который сидел там с девушкой, – и один из наших начинает к ней и так, и этак, кадрить, а ее парень выбесился, – ну знаешь, в своем праве, – побычили друг на друга, и тэ дэ и тэ пэ, а мы-то все были с этим первым мужиком, он в нашей как бы бригаде – это, конечно, он начал чужую телку цеплять, но он свой, мы бригада, – и, короче, мы вместе наезжаем на парня той девушки, толкаем, все такое, ну ты знаешь, говорим, мол, ты на кого полез, прописываем парочку, ну, поджопников, ничего особенного, без крови, и вваливаем чуток, и выкидываем из бара, а девушку берем к нам ерши глушить, и тот этот мужик, который к ней подкатывал, уговаривает ее поиграть в дартс на раздевание, типа снимать одежду за очки в дартсе, – и бармен не в восторге, но эти парни все его клиенты, как семья. Мы уже в стельку бухие и играем в дартс на раздевание.

– Я представила картину. Ну очень славная и красочная.

– Вот только когда я потом поумнел, до меня дошло, что нельзя в местном баре вые… наезжать на местного парня с девушкой, опустить его в глазах девушки, а потом, когда он уйдет, так и сидеть, потому что такие всегда возвращаются.

– Ты научился уходить.

– Потому что этот мужик – прошло где-то полчаса, да, и он возвращается при всех делах. При всех делах – в смысле, теперь в разборках возникает Штука, понимаешь.

– Штука?

– Ствол. Не очень большой, припоминаю, где-то 25-й, такого рода, но вот он входит, и сразу шурует к дартсу и телке, которая уже в одних трусах, и выхватывает, и молча, и без слов, и стреляет в нашего парня, который отбил у него девушку и опустил, стреляет прямо в башку, прямо в затылок.

– Да он прибабахнутый наглухо.

– Ну, Джоэль, его опустили перед собственной девушкой, и мы остались, и он вернулся и шмальнул ему в затылок.

– И убил насмерть.

– Не, он не умер тут же. Самый паршивейший момент во всем этом – то, как мы отреагировали. Мы, мужики, на мужика, которого застрелили. К этому моменту времени мы уже были очень вдрабадан. Помню, все казалось нереальным. Хозяин звонил в Органы, мужик уронил Штуку, и хозяин его схватил, и взял под прицел своей пушки из-под стойки, и вызвал Органы, и держал мужика за стойкой