закопавшись в палас, лавируя вокруг Мур, когда та возвращается назад в приемную вдоль стенки предбанника. Внутри нет ни Штитта, ни Делинта, но по шипению вдоха Пемулиса Хэл понимает, что есть доктор Долорес Раск, даже не успев еще отвести глаз от Ч. Т., который сидит, пульсируя раздувающейся близостью, в крутящемся кресле, набитом морской травой, и мрачно уже почти свернул огромную скрепку в форму какой-то кардиоиды или мятого круга: теперь тень Тэвиса от света из окна достает, пролегая у Стейрбластера, до самой красно-серой оттоманки у восточной стены, в которой, естественно, и устроилась Раск, со спущенными петлями на чулке и без единой эмоции на лице; а еще рядом с ней старый бедный Отис П. Господ, все еще с монитором «Хитачи» на голове, как в шлеме с забралом какого-то хай-тек рыцаря, сгорбившийся и с уткнувшимися друг в друга носками кроссовок на черносинем паласе, с руками на коленях, двумя грубыми дырками для глаз, прорезанными в черном пластмассовом корпусе основания монитора, и Господ отводит взгляд от Пемулиса, а зубастые висящие осколки экрана, который он пробил головой, указывают – а некоторые даже и касаются – на тощую шейку, так что ему нельзя двигать головой, несмотря на то, что впалая грудь поднимается и опускается, пока позади над спинкой софы склонилась медсестра ЭТА дневной смены, очень аккуратно поддерживая монитор, причем наклон демонстрирует такое декольте, честь заметить которое Хэл сейчас с удовольствием уступил бы кому-нибудь другому. Господ переводит глаза в дырках на Хэла и скорбно моргает, и слышно, как он там влажно шмыгает, сложно заглушенный; и только Пемулис встает ровно на знакомые отпечатки ног на паласе кабинета, как Ч. Т., который словно резко вскочил с кресла, при этом не поднимаясь, тихо обращается к последнему присутствующему в кабинете – гладко выбритому молодому урологу с носом-пуговкой в блейзере ОНАНТА, необычно приранившемуся в ЭТА, сидящему в тени открытой внутренней двери в юго-восточном углу помещения так, что с самого начала он скрывался у них за спиной, и поэтому возникает уместная возможность для театрального разоблаченного переглядывания с читающимся в глазах «облом, все пропало!» Аксфорда и Хэла, пока Чарльз Тэвис очень тихо просит эксперта по урине за их спинами закрыть, пожалуйста, обе двери.

Перед рассветом и рассвет, 1 мая ГВБВД Выступ к северо-западу от Тусона, Аризона, США, все еще

– Ну как это только американская тема? – повторяет обратно Стипли. – Я вот учился в школе, когда мультикультурализм был везде, куда ни плюнь. Мы читали, например, что у японцев и индонезийцев был такой мифический персонаж. Забыл, как звали. Восточный миф. Женщина, скрытая длинными светлыми волосами. Целиком. Все тело с головы до пят под светлыми волосами.

– Похоже, этот тип пассивного искуса, он отчасти должен включать ощутимый недостаток. Замечаемую депривацию. Ведь восточники – телесно не волосатая культура.

– И в этих мультикультурных азиатских мифах на нее вечно натыкались молодые азиаты возле какого-нибудь водоема, где она причесывала свои длиннющие локоны и напевала. И занимались с ней сексом. Оказывается, слишком она была экзотичная и интригующая, или соблазнительная, чтобы удержаться. Даже молодые азиаты, которые знали про мифы, согласно этим мифам, удержаться не могли.

– И после акта полов парализовывались стазисом, – сказал Марат. Когда он сейчас думал об отце, на ум случалось катание на коньках их обоих, юного Марата и мсье Марата, на открытом катке Сен-Реми-деАмхерст: дыхание мсье Марата видимо, а его кардиостимулятор – угловатый выступ на брансуикском кардигане.

– Тут же кранты, как правило. Слишком большое удовольствие. Не для смертных. Кранты. M-o-r-t-s.

Марат шмыгнул.

– Аналогия здесь – как даже те, кто знает, что от удовольствия им кранты, все равно прут вперед.

Марат кашлянул.

У некоторых летавших насекомых имелись многие пары крыльев и биолюминесценция. Они казались очень целеустремленными, пролетали мимо выступа и рвано удалялись прочь, по своим срочным делам. Звук их, насекомых, напоминал Марату игровые карты в велосипедных спицах велосипедов мальчиков с ногами. Оба двое мужчин молчали. Это пора фальшивых рассветов. Венера удалилась от них к востоку. На пустыню сочился и расползался в странные карие виды самый мягкий свет, словно что-то разогревалось за границей ночи. Плед коленей у Марата был покрытый репьем и маленькими колючими семенами некоторых видов. Американовая пустыня начинала шуршать жизнью, большой частью незримой. В небе США над просачиванием сияния низкого качества кучами огней мерцали звезды. Но все до сей поры еще никакого розовения подлинника рассвета.

И Департамент неопределенных служб США, и les Assassins des Fauteuils Rollents ждали встреч Марата и Стипли в нетерпении. Достигли же они малого. Это была шестая или седьмая. Встреча. Стипли стал добровольным контактом с предательством Марата, вопреки барьеру языков ²²². AFR верили, что Марат был тройной агент, строил вид, что предает страну во имя своей жены, предавая памяти каждую деталь встречи с BSS. Согласно Стипли, начальники Стипли в BSS не знали, что Фортье знал, что Стипли знал, что он (Фортье) знал, что Марат приходит. Стипли держал этот факт за пазухой. Марату чувствовалось, что это удовлетворяет какую-то американовую потребность держать пустяки от начальства за пазухой. Если только Стипли в этом не обводил Марату нос. Марат не знал. Мсье Фортье не знал, что Марат произвел внутренний выбор: он любит свою черепно-больную и сердечно-дефективную жену Гертруду больше, чем он любит сепаратистское и антионанское дело страны Квебек, в силу чего Марат не лучше мсье Родни «Бога» Тана. Если бы Фортье это знал, он бы, само себя разумеет, загнал в бескостный правый глаз Гертруды железнодорожный костыль, тем убив и ее, и Марата.

Внешний Марат жестикулировал на светящийся, но нерозовый восток.

– Фальшивый рассвет.

– Нет, – сказал Стипли, – ну а ваш франкофонный миф про эту вашу одалиску Терезу?

– L'Odalisque de Sainte Therese, – Марат редко сдавался искусу исправить Стипли, ужасное произношение и синтаксис которого, как не мог раскусить Марат, было или не было делано раздражающим, замысленным привести Марата в замешательство.

Стипли сказал:

– Мультикультурный миф про одалиску, слишком красивую для глаз смертных квебекцев. Кто на нее ни взглянет, превращается в бриллиант или самоцвет.

– В большой доле версий – опал.

– Медуза наоборот, так сказать.

Оба двое, прилежно учившие домашнюю работу, рассмеялись без радости ²²³.

Марат сказал:

– Греки,