Так было до возникновения ОНАН и введения на восемнадцатое лето Клиппертона эры спонсированного времени – а именно Года Воппера, когда ТАСШ превратилась в ОНАНТА и какой-то мексиканский системный аналитик – который по-английски и полслова не знал, и мяча в руках ни разу не держал, и понимал в теннисе ровно ни фига, не считая обработки сырых данных, – так вот, этот парень стал заведующим компьютером ОНАНТА и рейтинговым центром в Форест-Лоун, НьюНью-Йорк, и сдуру счел серию побед Клиппертона в шести крупных юниорских первенствах той весны санкционированной и реальной. И когда в киоски попадает первый номер ежедвухнедельного трехъязычного «Независимого Американского юниорского тенниса», заменившего «Американский Юниорский Теннис», на строчке № 1 в континентальном рейтинге юношей в категории 18 и младше оказывается некий Э. Р. Клиппертон, Родной Город «Нез.»; и все спортивные брови взлетают на невообразимые высоты; и но все в ЭТА, от Штитта до самого низа, умирают со смеху, и некоторые говорят, что, может, теперь Эрик Клиппертон сложит свою психическую кирасу и рискнет играть невооруженным наравне со всеми, раз он наконец получил то, чем так горел и ради чего держал себя в заложниках все это время, – реальное и санкционированное первое место; и на следующей неделе начинаются Континентальные юниорские первенства на грунте, в Индианаполисе, штат Индиана, и маленький Майкл Пемулис из Оллстона берет свой «Пауэрбук» с софтом для подсчета процентов и в суете раздевалки делает целое состояние, предлагая ставки на то, материализуется ли вообще Клиппертон в Инди, раз его вымогательство санкционированного топа, о котором он, должно быть, так мечтал, удалось, или отойдет от спорта и будет валяться и дрочить с «Глоком» в одной руке и последним номером «САЮТ» в другой 175. И, в общем, все даже в шоке, когда дождливым теплым утром за два дня до первенств на грунте как гром среди ясного неба у решетки главных ворот ЭТА объявляется Эрик Клиппертон собственной персоной, в затрапезном плаще вроде тренча, кроссовках со стертыми носками и с пятидневным подмышечным подростковым пушком на подбородке, но без палок или вообще чего-то приблизительно спортивного, даже без заказного деревянного футляра с «Глоком 17», и умоляет о разрешении войти и совета так, что безэмоциональный привратник на полставки из «дома на полпути» снизу холма едва не налегает на кнопку интеркома, – пацану реально плохо, ставит диагноз привратник, – а правила пребывания юниоров, не числящихся в списках учащихся, на территории академии строгие и сложные, и но по крутой тропинке к воротам под теплым дождичком ковыляет малыш Марио Инканденца, перебрасывается с Клиппертоном через решетку парой слов, велит привратнику нажать кнопку интеркома и лично просит, чтобы Клиппертона пустили по особому неигровому кодицилю к уставу, подтверждая, что мальчик действительно в отчаянном психическом состоянии, сперва в разговоре с Латеральной Алисой Мур, потом с проректором Кантреллом, а потом и с самим ректором, пока Клиппертон молча смотрит на кованые головы ракеток, частоколом торчащие на опускной решетке ворот и заборе вокруг ЭТА, с таким пустым и загнанным выражением, что даже видавший виды привратник позже рассказывал народу в «доме на полпути», как от призрачной фигуры в тренче его пробрал такой озноб, какого он за всю трезвую жизнь еще не испытывал; и когда становится ясно, что Клиппертон хочет только просить совета у Инканденцы-ст., – о котором, как, думаю, можно предположить, Марио отзывался Клиппертону наилучшим образом, – Дж. О. Инканденца, невзирая на горячие возражения сперва Кантрелла, а затем Штитта, наконец, впускает Клиппертона, хотя директор не совсем трезв по меркам приличного общества, не совсем в себе, а также никогда не мог похвастаться высоким порогом сочувствия к людям, переживающим травмы, связанные с ранним успехом; и вот решетку поднимают, Клиппертон и двое Инканденц проходят в пустую комнату на последнем этаже общежития Восточного корпуса – ближайшей к главным воротам постройки, – на какой-то, что ли, психоэкзистенциальный сеанс искусственного дыхания: Марио так и не обмолвился ни словом о том, что ему там пришлось увидеть, даже по ночам, когда Хэл пытался уснуть. Но доподлинно известно, что в какой-то момент Сам вызвал по пейджеру первого психолога ЭТА Долорес Раска из ее дома в Уинчестере, потом отменил вызов, но вызвал Латеральную Алису Мур и попросил в срочном порядке привести в Восточный корпус Лайла из качалки/сауны, и что в какойто момент, пока Лайл выпутывался из лотоса и в боковом сопровождении Латеральной Алисы отправился срочно улаживать неразбериху, в какой-то момент в этот отрезок времени – на глазах д-ра Джеймса О. Инканденцы и Марио – Инканденца уговорил Клиппертона согласиться на цифровую запись этого кризисного совещания пристегнутым к голове Марио «Болексом Н128» которого, чтобы защитить ЭТА от кафкианских правил ОНАНТА по незарегистрированным просителям какой-либо консультации в академиях США, – в какой-то момент, пока Лайл был в пути, Клиппертон достал из многочисленных карманов мокрого плаща вручную отредактированную копию ежедвухнедельного САЮТа с последними рейтингами, зернистый снимок свадьбы какой-то среднезападной пары с бескровными лицами и уродливый тупоносый
9- мм «Глок 17» – полуавтомат, который, несмотря на то, что Инканденцы заклинали Клиппертона одуматься, приставил к правому – не левому – виску, то есть тренированной правой игровой рукой, закрыл глаза и вынес свои легитимированные мозги раз и навсегда, изничтожил карту на все сто; и в комнате осталось просто-таки безбожное месиво со всеми вытекающими, и Инканденцы побрели и поковыляли из комнаты зеленые от зрелища и красные от кровавого тумана, и – поскольку сообщения о появлении Лайла вне качалки в прямоходящем положении распространились и вызвали невообразимое возбуждение и студенческую фотоохоту – именно поэтому, когда Лайл и Л. А. Мур поднялись на последний этаж, а Инканденцы вывалились из комнаты в миазмах кордита и жуткого тумана, на различных случайных снимках запечатлен их вид – как у шахтеров, добывающих какой-то реально скверный уголь.
Люди из юниорско-теннисного сообщества сочли в чем-то хорошим признаком, что идеально ровная улыбка Марио Инканденцы на похоронах Клиппертона, даже несмотря на слезы, ни разу не дрогнула. Похороны выдались безлюдными. Оказалось,
