на юниорских турнирах можно с натяжкой назвать его другом, – восьмилетний Марио Инканденца, с которым Клиппертон пересекся потому, что, хотя этим летом за юношеским контингентом игроков (включая солидного, но плотно застрявшего на своем плато и больше не развивающегося семнадцатилетнего Орина Инканденцу) присматривают Дисней Лит и бывший проректор по имени Кантрелл, на отечественных спортивных событиях довольно часто мелькает ректор ЭТА доктор Дж. О. Инканденца, снимая под предлогом заказа ТАСШ двухчастную документалку о юниорском теннисе, стрессе и свете, так что Марио с кофрами для объективов, треногами «Таффи» и т. д. ковыляет по округе большинства значительных летних спортивных событий, и пересекается там с Клиппертоном, и находит Клиппертона интригующим и в каком-то смысле, который не смог бы сформулировать, забавным, и теплеет к нему душой и ищет его, Клиппертона, компании, ну или по крайней мере относится к нему как к живому человеку, в то время как к концу июля отношение большинства к Клиппертону напоминает подчеркнуто заметное непризнание, с каким, например, реагируют на пускание газов во время формальных мероприятий. Единственную съемку покойного Эрика Клиппертона – судя по преобладанию в кадре пачек таблетированной соли, разбросанной полирольной шелухи и карет скорой помощи округа Дэйд, произведенную во время эпидемии коликов на августовских Пригласительных юниорских первенствах «Санкист» в Майами, – содержит ¹⁶⁰ один из коротких тест-картриджей Самого, снятый, чтобы проверить поперечную аберрацию при различных ракурсах солнца, гласит наклейка на коробке: всего пара засвеченных метров Клиппертона, тот с опущенной головой и сгорбившийся на низких оранжевых трибунах, с костлявыми плечами, без рубашки и в развязанных «Найках», со своим футляром с готической надписью на коленях, облокотился на ноги и распластал ладони по щекам, уставившись между ног и еле сдерживая улыбку, пока рядом стоит, уперевшись в переносной полицейский замок, скукоженный до размеров младенца и накренившийся вперед Марио с экспонометром и чем-то слишком засвеченным, чтобы разобрать, и заливается гомодонтовым смехом над каким-то, видимо, остроумным замечанием Клиппертона.

Хэла, за этот континентальный выходной день забившего четыре косяка в четырех разных случаях – дважды в компании, – плюс все еще наматывающего узлы в животе от какого-то виноватого шока из-за полуденного побоища на Эсхатоне и его неспособности вмешаться или хотя бы встать с летнего стула, – Хэла немножко накрыло, и он только что доел четвертое шоколадное каноли за полчаса, и чувствует ледяное электрическое покалывание как будто зарождающегося кариеса в левомолярной области, и еще как всегда, ухряпавшись сладким, чувствует, как проваливается, в эмоциональном смысле, в какую-то отстраненную панику. Кукольное кино так сильно напоминает о Самом, что единственным еще более депрессивным предметом для размышлений или воспоминаний остается лишь реклама и последствия онанской Реконфигурации для рекламной индустрии США. В фильме Марио через чересчур витиеватый рваный монтаж показывает возведение вдоль новой американской границы люцитовых фортификаций и установок по перемещению ATHSCME и ЭВД, с одной стороны, и катастрофическую романтическую линию любви Родни Тана к роскошной кукле, изображающей приснопамятную и энигматичную квебекскую фаталь, известную общественности только как «Лурия П», с другой. Крошечная коричневая

суконная ручка куклы Тана лежит на коленке из сногсшибательно обшитой палочки от леденца Лурии в знаменитом стейкхаусе «Сычуань» в Вене, штат Вирджиния, где, согласно мрачной легенде, на кружевной бумажной салфетке с китайскими знаками зодиака Р. Тан замыслил эру спонсирования. Хэл исключительно хорошо ознакомился с падением и взлетом рекламы США на рубеже веков, потому что одной из всего двух академических работ, которые он писал о чем-то хотя бы отдаленно киношном ¹⁶¹, была толстенная монография о переплетенных судьбах эфирного телевещания и американской рекламной индустрии. Это был последний и решающий для оценки проект в годовом курсе «Введение в исследования интертейнмента» мистера У. Огилви в мае ГЧКП; и Хэл, в то время семиклассник, добравшийся только до «Р» в сокращенном Оксфордском словаре, написал о кончине рекламы с почтительным тоном, будто эти события имели место в туманном прошлом ледников и мужиков в шкурах, а не три-четыре года назад, более-менее накладываясь внахлест на зарождение эры Джентла и экспериалистскую Реконфигурацию, которые вышучивал кукольный мультфильм Марио.

Нет никаких сомнений, что индустрия телесетей – в смысле, речь о Большой Тройке плюс громко начавшем, да быстро сдувшемся «Фокс», т. к. PBS – совсем другой зверь, – уже тогда столкнулась с серьезными проблемами. При экспоненциальном распространении кабельных каналов, растущей популярности ручных устройств дистанционного и целиком зрительского управления, исторически известных как «пульты», и инноваций в видеоплеерах, которые благодаря сенсорам звука и истерического визга позволяли вырезать из любой записанной программы почти всю рекламу (и здесь многословное отступление о судебных баталиях между телесетями и производителями видеоплееров из-за функции «редактирования», рядом с которым мистер О. от нетерпения нарисовал на полях большой красный зевающий черепок), телесети испытывали проблемы с привлечением аудитории, необходимой, чтобы оправдать рекламные тарифы, которые требовала бездонная слюнявая пасть накладных расходов. Немезидой Большой Четверки были 100+ американских региональных и национальных кабельных телесетей, которые – в домиллениумную эру Лимбо необычайно широкого толкования актов Шермана Минюстом – объединились в неуживчивую, но могучую Торговую ассоциацию под предводительством Малоуна из TCI, Тернера из TBS и таинственного альбертанца, которому принадлежали «Канал Видов-из-симуляций-окон-различных-богатых-домов-в-экзотическихместностях», «Канал Святочного камелька», образовательная матрица на кабельном канале CBC и четыре из пяти крупных канадских телесетей магазинов-на-диване Le Groupe Videotron. Наращивая агрессивную кампанию, нацеленную на умы и души, которая высмеивала «пассивность» сотен миллионов зрителей, вынужденных ежевечерне выбирать всего лишь между четырьмя статистически изнеженными телевещателями, а затем превозносила «настоящий американский выбор» из 500+ малопонятных кабельных вариантов, Избранный совет кабельных распространителей Америки атаковал самое больное идеологическое место Четверки – психическую матрицу, в которой зрителей приучили (причем – что особенно смачно – не в последнюю очередь те же телесети Большой четверки и их рекламисты, отмечает Хэл) ассоциировать Свободу Выбора и Право на Развлечение со всем американским и настоящим.

Кампания ИСКРы, блестяще организованная бостонским агентством «Вайни и Вилс», била Большую четверку в фискальное подвздошье вездесущим антипассивным слоганом «Не соглашайся на меньшее», но совершенно нечаянный контрольный выстрел в жизнеспособность телесетей произвело побочное предприятие «Вайни и Вилс». «В & В» – которому, как и большинству американских рекламных агентств, жадность отбивала всякое обоняние в отношении денег, – не преминуло воспользоваться рухнувшими рекламными тарифами Большой четверки, чтобы запустить на телевидении эффективные кампании для продуктов и услуг, которые прежде не могли себе позволить известность в национальном масштабе. Для малоизвестной локальной компании «Нунхаген Аспирин» из Фрамингема, Массачусетс, «Вайни и Вилс» уговорили базирующийся в Энфилде Национальный фонд черепно-лицевой боли проспонсировать огромную