К тому же, я приросла к стулу.
Я не отклеиваюсь от него очень, очень долгое время. Фом уже давно закрыл за собой дверь. Я уже давно отсидела ноги. И, кажется, успела разложиться и истлеть. Я не шевелюсь до тех пор, пока у меня не пересыхает в горле. Я открываю стоящий у кофе-машины пластиковый стаканчик с крышкой и наполняю его водой из-под крана. Я выпиваю три стакана, но жажда не уходит. Поэтому достаю кошелек и выхожу из комнаты. Где-то рядом с генератором льда стоял автомат с напитками, и я направляюсь к нему. Может быть, мое тело просто хочет сахара и газа.
Я изучаю выбор напитков, скармливаю машине две долларовых купюры и забираю бутылку «колы зеро» и пятьдесят центов сдачи. Когда я уже стою у своей двери и достаю ключ, меня окликают из-за спины. Я оборачиваюсь: в коридоре, в паре дверей от меня, стоит Джордж Коннор собственной персоной. У него тоже ключ в руках.
— Какое совпадение! — произносит он, поводя рукой в сторону наших дверей.
Я механически киваю:
— Ага.
Почему Джордж решил завести светскую беседу именно сейчас?
Он хмурится и подходит чуть ближе:
— Все в порядке?
Я громко шмыгаю носом и тру между пальцами два четвертака.
— Да, конечно.
— У тебя такой вид, как будто ты плакала.
С чего вдруг Джордж решил проявить заботу?
— Видимо, потому, что я плакала.
— Ты точно в порядке?
Раз уж сегодня я такая честная, я отвечаю:
— Нет.
Джордж убирает ключ в карман, подходит к моей двери и пристально всматривается в мое лицо, как будто я на его глазах превращаюсь в мутанта.
— Что случилось? — спрашивает он.
Я пытаюсь придумать такой ответ, после которого он тут же свернет разговор, и останавливаюсь на «меня обидел парень».
Но Джордж даже не морщится. Он любезно подтверждает:
— Да, парни идиоты.
Я смеюсь и плачу одновременно - выглядит, должно быть, отвратительно. Джордж предлагает:
— Давай ты присядешь? Тебе надо успокоиться.
Я опускаюсь на пол прямо у двери, Джордж садится рядом.
Через некоторое время я спрашиваю:
— Как ты думаешь, что важнее, честность или счастье?
— Честность, — немедленно отвечает Джордж, как будто всю жизнь готовился к этой экзистенциальной беседе.
— А почему?
— У меня такое актерское кредо: честность превыше всего. Даже если все ненавидят тебя за это, надо быть честным. Надо относиться к делу серьезно, вживаться в роль и делать что-то настоящее. О счастье никто даже не говорит.
Мне хочется рассмеяться ему в лицо.
— Надутый индюк! — отзываюсь я, хотя сейчас он ведет себя лучше, чем когда-либо на моей памяти.
— Знаю, — отвечает он. — Но такова уж цена хорошей актерской игры. Если ты честный и серьезно относишься к своему занятию, с тобой становится сложно иметь дело. Многим ты перестаешь нравиться.
— Кто сказал? — подначиваю его я.
— Да взгляни на любого великого человека! Марлон Брандо, Дастин Хоффман, Джеймс Дин...
— Кубрик, — задумчиво добавляю я. — Коппола...
— Думаю, большинство великих были теми еще гадами.
— Никогда не встречайся с кумирами, — тихо вспоминаю я.
— То есть ты меня понимаешь.
Я стараюсь не обращать внимания на то, что Джордж только что сравнил себя с Джеймсом Дином, и отвечаю:
— Кажется, понимаю.
— Это видно, — замечает он. — На съемках.
— Погоди, ты хочешь сказать, что я веду себя как сволочь?
— Нет, тебя просто очень заботит результат. Но ты слишком отвлекаешься на чужие чувства. «Несчастливые семьи» великолепны, но они были бы еще лучше, будь ты более безжалостной. Ну там знаешь, можно начинать вовремя, а не ждать, пока все придут. Или переснимать до упора, даже если все едва стоят на ногах. Ты слишком мягкая, Зеленка.
Я кидаю на него долгий изумленный взгляд.
— Не знаю, оскорбление это было или комплимент.
— Это честность.
— Слушай, я все это время думала, что ты просто самовлюбленный засранец, а у тебя, оказывается, есть целая философия самовлюбленного засранства.
— Просто подумай об этом, — отвечает Джордж. — Ты держала меня в команде, хотя я засранец и меня никто особо не жаловал.
— Ага.
— Потому что я хороший актер.
— Ага.
— Так что правильная у меня философия.
С этим не поспоришь. Я открываю бутылку колы и делаю большой глоток.
— Так что, возвращаясь к твоему вопросу, — продолжает Джордж, — честность важнее счастья. Потому что, даже если ты счастлив сейчас, потом все равно придется быть честным с самим собой.
— Значит, честные люди рано или поздно найдут свое счастье?
— Не уверен, что это так работает.
— Тьфу на тебя.
После небольшой паузы Джордж спрашивает:
— Кстати, где ты была сегодня вечером? Я думал, ты собиралась пойти на ужин. Я занял тебе место за своим столом.
Я удивленно вскидываю голову:
— Я думала, ты будешь изо всех сил клеиться к знаменитостям.
— Это тоже, но я хотел сидеть рядом с женщиной, без которой моя карьера не состоялась бы.
— Ничего себе. А кто говорил, что у меня проблемы с самооценкой?
— Не знаю, я сейчас добрый. Мне дали свои номера четыре фанатки Кевина!
Я поднимаю взгляд на Джорджа и даже не пытаюсь скрыть ошеломленного уважения.
— Неплохо устроился, Джордж.
— Да вот ни хрена, — отвечает он, забирая мою бутылку колы и вставая на ноги.
Я в недоумении наблюдаю, как он осушает колу одним глотком и кидает мне пустую бутылку со словами:
— Это плата за мудрый совет.
— И тебе спокойной ночи, Джордж.
— Ага. До завтра. Пойдешь на встречу с Тейлор Мирс?
Я смотрю ему прямо в глаза и произношу:
— Никогда не встречайся с кумирами.
26
Раз уж я начала говорить правду, мне нужно рассказать вам кое-что про моего Лео. Несколько неприглядных фактов. Я, конечно, стараюсь в это не верить, но он совсем не идеален. Так что вот вам правда, вся правда и ничего кроме правды о Толстом.
У него был непростой брак. Его жена Софья, как и он, принадлежала к сливкам русской аристократии. Говорят, они безумно влюбились друг в друга с первого взгляда, несмотря на огромную разницу в возрасте (Лео был на шестнадцать лет старше). Похоже, они были так страстно влюблены, что не могли оторваться друг от друга. В свободное от проявлений любви время Софья переписывала и вычитывала рукописи Лео, а он всегда выслушивал её мнение. Но потом они стали старше. Софья родила тринадцать - представьте только, тринадцать! - детей. Лео выражал
