— В смысле?

— У твоего папы только что снова нашли рак. Ты даже не сказала мне, насколько все плохо, а вместо этого хочешь обсуждать планы съёмок!

— Какую букву в слове «отвлечься» тебе объяснить? Ты меня вообще слушала? Обсудить будущее канала - именно то, что мне сейчас нужно. Шоу должно продолжаться. Мы же профессионалы!

— По-моему, это называется подавлением эмоций.

— Слушай, — голос Джек становится резким, — рано или поздно я сорвусь. Однажды - и, наверно, даже в ближайшем будущем - я буду реветь в три ручья и уйду в запой, а тебе придётся держать мне волосы, пока я блюю. И рано или поздно ты узнаешь все про папин чертов рак. Но можно это все будет потом, ладно?

— Л-ладно.

— Джек, успокойся, — бормочет Пол. — Откуда ей знать, чего ты хочешь?

— Она и не знает. Чудесно, правда? Мы лучшие друзья, и ни один из нас не знает, что нужно другому. Мы просто мастера подавления эмоций! Так что уж раз в жизни я окажу Таш огромную услугу и честно скажу ей, что я чувствую.

Джек встает, швыряет в меня подушкой и убегает наверх. Она бросила гранату и скрылась в окопе. Не знаю, храбрый это поступок или наоборот. И бежать мне за ней или нет, тоже не знаю.

Вдруг я замечаю присутствие Пола. Место, которое он занимает, его дыхание, его... стрижку. Я не могу спокойно сидеть рядом с ним.

— Мне надо идти, — произношу я, и это точно трусость.

На полпути к двери я слышу голос Пола:

— Я чувствовал себя плохим человеком.

Я оборачиваюсь:

— Что?

Он подтягивает к себе ноги и садится лицом ко мне:

— Я отвратительно себя чувствовал, когда сказал тебе, что у папы снова найдут рак. Я его сын, мне надо верить в лучшее. А я не верил. И мне все это время было стыдно за то, что я тебе тогда сказал. Как будто от того, что я произнес это вслух, так и случится. А теперь оно случилось.

— Пол!

— Поэтому я не сказал тебе, когда у него стала болеть голова. И Джек сказал тебе не говорить. Если не произносить этого вслух, может, еще и обойдется. Не думай, что я тебе не доверяю. Я не пытался ничего от тебя скрыть, я просто... чувствовал себя плохим человеком.

— Пол, ты хороший!

Он мрачно улыбается. Господи, сколько теперь ждать, пока у него отрастут волосы? Несколько лет?

Я пытаюсь сформулировать получше:

— Ты лучше всех, кого я знаю. Ну, разве что, кроме мамы.

— Никто не сравнится с твоей мамой.

— Пожалуй, да, — соглашаюсь я. — Мама неповторима. Я поспешила с выводами.

Улыбка Пола становится гримасой, как будто его заставили выпить керосина:

— Я еще не готов терять отца. Постоянно думаю об одном и том же: не хочу быть парнем, у которого умер отец. Это страшный эгоизм. Лучше уж, как Джек, вообще не говорить об этом.

— Это не эгоизм, — подхожу поближе к дивану, чтобы лучше видеть лицо Пола в свете лампы. — Ты любишь своего папу и не хочешь, чтобы он умер. И оставаться без отца ты тоже не хочешь. Это совершенно нормально.

— Ты во мне разочаруешься. У меня в голове полная противоположность дзену.

— Да у меня тоже.

Многое остается недосказанным. Я многого недоговариваю. Надо извиниться перед ним. Но извиниться - значит напомнить ему обо всем, что произошло в тот вечер, а сейчас явно не время.

— Я рядом, если надо, — произношу вместо этого.

— Надо-надо, не волнуйся. Ты же знаешь Джек, она просто...

Я киваю: да, знаю.

Но, выходя в ночь, я размышляю, правда ли это. Да, я знаю, что Джек замыкается в себе и уходит, когда расстраивается. Что ей нравятся мрачные кукольные фильмы. Что она не любит обниматься. Но я не всегда понимаю, почему. Она не стерва, не угрюмый человек и не безэмоциональное бревно. Объяснять ее поведение можно как угодно, но это все будет не то. Я ничего о ней не знаю, а она моя лучшая подруга. И что после этого можно сказать о природе человеческой?

Нынче модно рассуждать о конце света: будет это ядерная война, восстание зомби или нападение инопланетян. Но мне кажется, что в один прекрасный день всем просто станет плевать друг на друга, мы разойдемся каждый по своим домам и тихо сгнием в одиночестве.

По пути домой я замечаю на участке соседей маленький муравейник, залитый светом фонарей. Сначала его строили в траве, но теперь он уже потихоньку посягает на дорожку. Туда-сюда снуют полчища муравьев. Они так заняты своими делами, что не замечают великана, который навис над ними и наблюдает за их работой.

Интересно, сколько муравьи знают друг про друга и сколько пытаются узнать? Может быть, у них нет таких проблем. Может быть, у них нет чувства собственной исключительности. Может быть, они - одно целое.

Уже в кровати, отчаянно пытаясь заснуть, чувствую, как по моим рукам что-то ползет. Не знаю уж, мурашки это или воспоминание о настоящих муравьях, но, похоже, они ко мне еще заглянут.

28

Мы с Джек, в общем-то, особо и не ссорились. Да, конечно, она сказала то, что сказала, и бросила меня наедине с Полом. Но у её отца снова нашли рак, и я еще не знаю, насколько там все страшно. Боюсь, окажись я в её шкуре - в её футболке с героями Тима Бертона, - я вела бы себя не лучше. Еще и похуже, пожалуй.

С утра я звоню ей, и она берет трубку. Оказывается, на следующей неделе у её папы начинаются сеансы химиотерапии. Врачи говорят, что рак распространился на некоторые внутренние органы, так что придётся лечиться еще интенсивнее, чем в прошлый раз. Тогда лечение началось с гормональной терапии, но сейчас нельзя терять на неё время. Джек рассказывает мне все это ровным голосом без малейшего намека на переживания.

Ожидаемо. Потом Джек может устроить истерику и все что угодно, но сейчас она справляется с новостями вот так. Поэтому я не начинаю многословно извиняться, не реву в трубку и не повторяю, что она права, что я совсем не ценю их и что я исправлюсь. С Джек такое не работает. Я не буду обливать её помоями из недр моей души, чтобы вымолить прощение. Это был бы чистейший эгоизм. Я и также знаю, что Джек простила меня, она знает, что мне стыдно, и этого достаточно.