Ответом мне служит только скрип качелей.
— Ты меня знаешь, — продолжаю я. — Мне не надо ничего тебе объяснять или пытаться тебя впечатлить, потому что ты все уже видел. Так что я сейчас могу просто ответить: «Ладно, хорошо, давай встречаться». Но это будет чистейший эгоизм. Даже если сейчас ты со мной не согласен, в итоге ты меня возненавидишь. А я не могу этого допустить.
— Ты не...
— Дай мне договорить. Я много чего читала по этому вопросу. Асексуалы пытались встречаться с обычными людьми, и это просто жесть как сложно. Нужно очень много всего обсуждать и обо всем договариваться, а ты парень, тебе нужен секс и это совершенно нормально. Но я не понимаю, зачем тебе со мной встречаться.
Пол странно смотрит на меня:
— Это было... длинно.
— Есть немножко.
— Ты хочешь сказать, что я животное, и мной управляет мое либидо.
— Нет, я трезво смотрю на вещи.
— А по-моему, это чистой воды сексизм. И, кстати, ты забыла спросить меня.
— Пол...
— Слушай, это прозвучит глупо, но я люблю тебя сильнее, чем секс. В смысле... да, он мне нравится. Очень. Но... думай что хочешь, но, когда у твоего отца рак простаты, как-то начинаешь иначе оценивать свой член.
Это так неожиданно, что меня разбирает смех.
— Почему-у-у мы обсуждаем член твоего отца?
— Мы обсуждаем? По-моему, это ты начала!
— Пол, да прекрати же ты! — Мне стыдно, но тут не накрыться подушкой, поэтому я зажмуриваюсь.
— Я просто говорю честно.
Я не отвечаю, и он начинает петь строчку из Hey Ya группы Outkast:
— Я… Я… Просто пытаюсь быть честным.
— Прекрати! — я пинаю его качели, поднимается невыносимый скрип.
Когда шум утихает, я прислоняюсь лицом к цепи качелей и зову:
— Пол...
Я так часто зову его по имени! Даже если ничего больше не хочу сказать. Потому что оно такое знакомое, такое уютное. Назвать его по имени проще, чем сказать «да» или «ну».
— Если я тебе нравлюсь, — спрашивает он, — почему ты не хочешь хотя бы попробовать? Да, это может закончиться печально, но давай просто попробуем. Знаешь, я тоже много всякого прочел. По-моему, мы хорошо умеем общаться и договариваться. Я много думал. Наверно, у меня получится.
— Это ты сейчас так говоришь...
— Да, я говорю это сейчас. Но будущего ведь пока не существует! Так что ты можешь сказать «да». Согласись сейчас - и всегда сможешь передумать, через десять минут, часов, месяцев... Может быть, не выдержу я или не выдержишь ты, но мы можем хотя бы попытаться.
— Сейчас тебе нравится идея, потому что я отличаюсь от других девочек, но потом...
Пол резко встает с качелей, падает на колени и хватается за правую цепь моих качелей. Его темные глаза светятся изнутри.
— Таш. Выслушай меня. Мы знаем друг друга всю жизнь. Я целовался с другими девушками, встречался с ними и спал. Ты все это знаешь, потому что всегда была рядом. А теперь слушай. Я лучше. Обниму тебя. Чем буду. С кем-то еще. Просто обниму. И все. Ты. Хочешь. Обнять. Меня. В ответ?
Он говорит как робот, в котором внезапно проснулись человеческие чувства, и в любой другой ситуации я рассмеялась бы. Но сейчас мне хочется плакать. Мой голос пропал. Исчез. Наконец я нахожу его на самом дне пищевода и тащу за шкирку в нужное место. Свет в глазах Пола почти успевает померкнуть.
— Да, — отвечаю я наконец.
— Таш, — произносит Пол.
Тут до меня доходит. Мое имя для него звучит так же уютно, как его для меня. Оно слетает с кончика языка быстрее, чем «да».
Я слезаю с качелей, Пол подается ко мне и обхватывает меня руками. Мы столько раз уже обнимались... Кстати, сколько? Несколько сотен раз, тысяч, сотен тысяч? Мы обнимались все эти годы, и эти объятия одновременно похожи на предыдущие и полностью отличаются. Я прислоняюсь щекой к его груди, его сердце бьется у моего уха. Мне спокойно и тепло. Меня понимают.
Пока мы сидим на земле в обнимку, а над нами скрипят качели, я понимаю и еще кое-что: Пол единственный, кто понимает, почему я - это я. Он знает все мои страшные тайны и еще не сбежал. Было бы глупо отказаться от такого шанса. По крайней мере, сейчас. И сколько бы таких «сейчас» еще ни настало.
***
Вечером я устраиваю Лео серьезный разговор. Я сажусь на край кровати и впервые в жизни хмурюсь в ответ.
— Лео, — начинаю я, — не пойми меня превратно, но иногда ты действительно разочаровываешь.
Двадцатилетний Лев Толстой хмурится.
— Нам нужно расстаться. Думаю, ты давно это подозревал.
Он хмурится.
— Но мне очень нравится «Смерть Ивана Ильича», и, я надеюсь, твои книги будут вдохновлять меня всю жизнь.
Лео продолжает хмуриться.
Разговор окончен. По крайней мере, я удосужилась предупредить Лео, что ухожу от него. У бедной Софьи не было и этой роскоши.
Я снимаю плакат со стены, аккуратно сворачиваю его и убираю на верхнюю полку шкафа. Раз уж мы расстались друзьями, цитаты трогать не буду. Я даже улыбаюсь при виде моей любимой: «Если хочешь быть счастливым, будь».
Эту фразу можно понимать двояко, и, будь я экспертом по славянским языкам, я бы, наверно, полезла в оригинал и перевела ее так, чтобы сомнений не осталось (Прим. перев. у Толстого действительно «будь им»). Но мне даже нравится такая неопределенность. Самая очевидная трактовка - такое упрощение! Нельзя заставить себя стать счастливым. Счастье - вопрос не силы воли, а эмоций, физиологии, обстоятельств и десятка других вещей. Так что эта версия мне не нравится.
Я понимаю это так: «Если хочешь однажды стать счастливым, живи». Потому что жизнь может быть ужасна, но, пока ты жив, ты можешь найти свое счастье. Может быть, глупо смотреть на жизнь под таким углом, но я предпочитаю надеяться. Когда закончились «Несчастливые семьи», в моем сердце осталась пустота, которую ничто никогда не заполнит. Но всегда можно надеяться на следующий проект, новые идеи, новых людей. Я всегда надеюсь, что буду двигаться дальше и создавать что-то еще более крутое.
Как ни странно, я стала чуть счастливее благодаря честности. Джордж прав, честность - лучшая политика. Сегодня я честнее сама с собой, чем когда-либо в жизни. И мне нравится, что я понимаю сама себя - и что кто-то еще понимает меня.
Именно из-за честности я долго лежу в кровати без сна. Я думаю на привычную, но надолго забытую тему. В моей голове зреет новый проект. Ну же, где гром и молния?
29
В этом году
