***
Рак простаты, наверно, самая стыдная болезнь. Особенно если ты девочка, и вы с лучшей подругой обсуждаете диагноз её папы. Когда все только началось, я не знала, что это значит, и все время путала простату с прострацией. Так что однажды я посмотрела в словарь и потом целую неделю думала, что теперь мистеру Харлоу нельзя лежать на спине и грустить, а то он умрёт.
Это стыдная, ужасная болезнь, и рано или поздно она обречена была вернуться в нашу жизнь. Кажется, рак всегда приходит снова. Во всяком случае, во всех книгах и фильмах. Он возвращается - и, как у мистера Харлоу, сметает все на своём пути. Во всех книгах, во всех фильмах второй раз оказывается роковым. Я запрещаю себе думать о таких вещах, но это все равно что не думать о розовом слоне. Джек сказала, что врачи дают ее папе хорошие шансы. Шестьдесят против сорока, что он выживет. Стакан более чем наполовину полон.
Мама превратилась в ангела Милосердия и Менеджмента. Вечером я прохожу мимо кухни и слышу, как она обзванивает всех друзей и соседей и договаривается, кто в какой день понесет Харлоу еду. Мать семейства по-прежнему все время в разъездах и не всегда успевает приготовить обед. Но моя мама уж позаботится, чтобы у Харлоу было больше лазаньи, жаркого и пирогов, чем они съедят. Вот единственная общепринятая традиция, которую я полностью понимаю. Цветы на похоронах - зачем? Всем слишком грустно, чтобы им радоваться. Сигареты в честь новорожденного? Да, давайте восславим жизнь её сокращением. А вот еда для больных это понятно. Еда не бывает лишней.
Через неделю по пути к Харлоу я замечаю у их дома знакомый чёрный джип. С крыльца спускается Джей Прасад с пустой плетеной корзиной в руках.
Он улыбается, машет рукой и ускоряет шаг, чтобы мы поравнялись посреди участка.
— Я-я-я ску-у-уча-а-ал! — напевает он тихим фальцетом и щелкает меня по кончику носа. — Как жизнь?
Боюсь, он говорит таким заботливым тоном потому, что мы не выиграли «Золотую тубу».
Мне это не нравится, и я уже жизнерадостно отвечаю, что все обалденно… хотя вообще-то мы стоим у дома больного раком.
— Ну... ты сам знаешь.
— Рак - полная жесть, — отвечает Джей.
— Ага, — мне хочется плакать. Чтобы не разреветься, я спрашиваю: — А ты как? И Тони?
Джей улыбается своей простодушной, неудержимой улыбкой:
— Хорошо. Очень-очень хорошо.
Я играю бровями.
— Кстати, — продолжает Джей, — ты слышала, в Луисвилле снимают новый веб-сериал? Я послал им запись для прослушивания и ссылку на серию, где мы с Тони пытаемся вцепиться друг другу в горло. И... меня взяли!
— Джей, это круто! А о чем будет сериал?
— Н-ну-у-у... — смущается Джей. — Короче, рубилово. Бутафорская кровища, все дела.
— А. Ничего так. Решил разнообразить своё резюме?
— Типа того. Прикинь, они позвонили мне и сказали, что очного прослушивания можно даже не ждать. Они все просто обожают «Несчастливые семьи»!
— Ой, как это мило!
— Я просто хотел сказать, что ты знаменитость, и все тебя любят.
— Ой, Джей, ты правда умеешь делать комплименты!
Он счастливо улыбается, и мы обнимаемся. Мне всегда мало его обнимашек.
— Я, наверно, пойду, — говорит он. — Тони собрал новую группу, у них сейчас репетиция, и мне полагается изображать влюбленного фаната.
Главное - не рассказать об этом Джек, когда она будет не в духе. Джей выезжает с участка, я машу ему рукой, и по какой-то причине сейчас мне прощаться с ним грустнее, чем в конце съёмок. Думаю, дело в том, что с тех пор мы осознали: в наступающем учебном году у нас больше не будет общих дел, нас теперь ничто не связывает. Но мы живём в двадцать первом веке, и кое-какие возможности у меня не отнять. Я буду следить, где они с Сереной играют, приходить с цветами на премьеры и поздравлять их с днём рождения. Они навеки останутся моими Алексом и Анной.
***
В субботу мы отвозим Клавдию в Вандербильт. Фургон так забит вещами, что мы с сестрой кладем ноги на коробки, уложенные на полу не хуже тетриса. По крайней мере, между нашими сиденьями лежит огромная подушка с одеялом, и можно хотя бы нормально поспать. Мы еще не проехали Боулинг Грин, а папа уже раз десять пошутил про то, сколько у Клавдии вещей. Это начинает раздражать её: «Пап, это вся моя жизнь! Попробуй, разложи её по коробкам!»
Мама как-то умудряется спать и не слушать их перебранки. Папа ставит аудиокнигу Малкольма Гладуэлла, мы с Клавдией молча смотрим в окно. Потом я пытаюсь вытянуть ноги - в общем и целом безуспешно - и ловлю на себе взгляд Клавдии.
— Эй, ты меня пугаешь!
Она не отвечает и не отводит взгляда. Так еще страшнее.
— Да прекрати ты!
Я закрываю лицо краем подушки. Когда мне надоедает, она все еще сверлит меня взглядом. Наконец она спрашивает:
— Это ведь из-за меня? Скажи честно!
Я вылезаю из-за подушки:
— Ты вообще о чем?
— Скажи честно, вы ведь не выиграли «Золотую тубу» только потому, что я ушла из состава. Вам пришлось срочно переделывать сценарий и получилось хуже, чем могло бы.
Её слова застают меня врасплох. Я уже много недель не вспоминала, что она ушла, и уж тем более не связывала с этим результатов церемонии.
— Клавдия! — отвечаю я. — Ну при чем тут вообще ты? Ты ушла в самом конце, а мы еще даже не все выложили!
Сестру, похоже, это не убеждает. В ее глубоких карих глазах светится вина.
— Ну правда же! — с нажимом продолжаю я. — Уверена, что дело не в тебе. Просто за год наснимали кучу крутых сериалов. Это была честная борьба.
— Мне кажется... — Клавдия смотрит, как мимо проносятся машины. — Думаю, я сделала ошибку. Мы с Дженной даже больше не разговариваем!
Несколько месяцев назад я бы принялась злорадствовать. Сейчас мне почти все равно. Я думаю только о том, что домой поеду без сестры и не увижу её до дня Благодарения.
— Все уже позади, — отвечаю я. — Это уже не важно.
Я стараюсь, чтобы это не прозвучало небрежно. Я стараюсь, чтобы она мне поверила.
***
В студенческом городке на меня накатывает атмосфера летнего лагеря. Только очень ухоженного лагеря. Бодрые студенты с планшетами и в желтых футболках объясняют нам дорогу. Мы вчетвером до седьмого пота перетаскиваем вещи Клавдии в комнату
