Хотя я не принадлежал ни к массовке, ни к людям в лодках, меня тянуло к ним приливом сочувствия. С другой стороны, струя отчуждения увлекала меня прочь от киношников, хоть я и был одним из них. Короче говоря, я чувствовал себя не в своей тарелке и отреагировал на это привычное чувство привычным для себя образом, вооружившись джином с тоником, первым за вечер; беззащитность должна была вернуться ко мне лишь после четвертой или пятой порции. Вечеринка проходила как под открытым звездным небом, так и под соломенной крышей огромного павильона, нашей столовой. Обменявшись шутками с Гарри, я стал смотреть, как киношники аккумулируются вокруг немногих светлокожих девушек. Тем временем рок-музыканты из Манилы в белокурых париках завели отличный кавер “Knowing me, knowing you”, и я подумал, уж не одна ли это из тех филиппинских групп, что зажигали раньше в сайгонских отелях. Творец сидел у края танцплощадки – он беседовал с Трагиком, а Вайолет за тем же столиком флиртовала с Кумиром. Трагик исполнял роль капитана Уилла Шеймаса, а Кумир – сержанта Джея Беллами. В отличие от Трагика, выходца из внебродвейских театров, Кумира взметнула к славе рекламная песенка о жевательной резинке, такая приторная, что на первых же ее нотах у меня начинали ныть зубы. Получив из рук Творца первую в жизни кинороль, он сменил свою воздушную шевелюру, предмет зависти многих подростков, на мужественный бобрик и принялся осваивать военный быт с рвением новоиспеченного члена студенческого братства, который страдает от подавленной сексуальности. В белой футболке и штанах цвета хаки, сидя в плетеном кресле так, чтобы все могли любоваться его идеальными лодыжками – его мокасины были надеты прямо на голые ноги, – он выглядел прохладным и аппетитным, точно мороженое, несмотря на тропическую погоду. Как всякого подлинного Кумира, слава окутывала его естественным ореолом. Ходили слухи, что они с Трагиком не очень-то ладят: последний, актер до мозга костей, предпочитал никогда не выходить не только из своей роли, но и из сценического костюма. Он оставался все в том же мундире и армейских ботинках, которые надел на себя три дня назад, и, возможно, первым в истории кино отказался от вагончика с кондиционером, попросив взамен отвести ему походную палатку. Поскольку бойцы на передовой не мылись и не брились, не делал этого и он, и в результате от него стало попахивать залежалой рикоттой. На поясе, в кобуре, он носил револьвер сорок пятого калибра, и хотя все остальное оружие в лагере заряжали разве что холостыми, в его пушке были настоящие патроны – по крайней мере, так гласил другой слух, наверняка пущенный самим Трагиком. Они с Творцом обсуждали Феллини, тогда как Вайолет с Кумиром предавались воспоминаниям о ночном клубе на Сансет-Стрип. Никто не обратил на меня никакого внимания, и я бочком отполз к соседнему столику, где сидели актеры-вьетнамцы.
Или, точнее говоря, актеры, играющие вьетнамцев. Мои замечания побудили Творца действительно изменить наш кинообраз, и не просто отредактировать крики, которые теперь изображались по всему сценарию как “АЙ-Й-Я-А-А-А-А!!!”. Главной переменой стало введение трех новых персонажей вьетнамской национальности с настоящими репликами: старшего брата, его сестры и их младшего братика, чьи родители были зверски убиты Кингконгом. Старший брат Бинь, прозванный “зелеными беретами” Бенни, ненавидел Кингконг всей душой. Он обожал своих американских спасителей и работал у них переводчиком. Вместе с одним чернокожим “зеленым беретом” ему предстояло встретить в лапах Кингконга особенно мучительную смерть. Сестра, Ким Май, влюблялась в юного красавца-идеалиста Джея Беллами. Затем ее похищал и насиловал Кингконг, что служило “зеленым беретам” моральным оправданием за полное и беспощадное истребление Кингконга. Младшего же брата, мальчишку, в финальной сцене увенчивали бейсболкой “Янкиз” и поднимали на самолете в небеса. Его конечным пунктом назначения была семья Джея Беллами в Сент-Луисе, уже приготовившая ему подарки – золотистого ретривера и прозвище Дэнни-Бой.
Все-таки лучше, чем ничего, правда?
По своей наивности я полагал, что раз эти роли созданы для вьетнамцев, для них найдут вьетнамских актеров. Но нет. Ничего не вышло, сказала мне Вайолет вчера, когда мы улучили минутку, чтобы вместе глотнуть на веранде отеля холодного чаю. Мы честно искали, но квалифицированных актеров-вьетнамцев взять просто негде. Большинство из них любители, а считанные профессионалы немилосердно переигрывают. Наверное, так их учили. Сами можете убедиться. Но только не торопитесь с выводами, пока не увидите, как играют эти. К несчастью, умение не торопиться с выводами никогда не было моей сильной стороной. По сути, Вайолет сказала мне, что мы не можем представлять себя сами, нас должны представлять другие – в данном случае другие азиаты. Мальчуган, взятый на роль Дэнни-Боя, происходил из уважаемой семьи актеров-филиппинцев, но если он выглядел как вьетнамец, то я мог с успехом сойти за папу римского. Вдобавок, он был попросту слишком пухлым и откормленным для своего героя – обычные деревенские мальчишки вырастали, даже не попробовав иного молока, кроме материнского. Этот юный талант покорил всех тем, что, едва появившись в лагере, по наущению своей мамаши исполнил писклявым голосом знаменитую песню “Feelings”. Сейчас этот купидончик потягивал лимонад, а Венера сидела рядом и обмахивала его веером. Ее восхищение сыном было так велико, что в его орбиту оказался втянут и я: пока он пел, она уверяла меня, что в один прекрасный день – попомните мои слова! – он выйдет на бродвейскую сцену. Слышите? Ни чуточки не картавит, прошептала она. Ему ставили дикцию! Теперь он говорит совсем не как филиппинец. Взяв пример с Трагика, Дэнни-Бой тоже решил вжиться в роль и попросил, чтобы его звали Дэнни-Боем вместо настоящего имени, которое я все равно тут же забыл.
Названый старший брат мальчика терпеть его не мог, да оно и понятно: стоило им появиться где-нибудь вдвоем, как Дэнни-Бой с издевательской легкостью перетягивал на себя всеобщее внимание. Для Джеймса Юна, самого известного члена актерского состава после Трагика и Кумира, это было особенно обидно. Юна, Универсального Азиата, знали в лицо почти все, но имени его никто не помнил. Люди говорили: а, это тот китаец из сериала про полицейских, или: это садовник-японец из той комедии, или: ну, тот восточный человек, как его там. На самом деле Юн был американским корейцем лет тридцати пяти, который благодаря своей обобщенно-приятной внешности без труда притворялся уроженцем практически любой азиатской страны в возрастном диапазоне
