Он отдал мне мышку и пошел по своим делам. Я играл-играл, развлекался с ней, а потом пришло время, когда и мне тоже надо было уйти. Я занимался в хореографической студии у нас в баторе и очень любил танцевать. До сих пор люблю, даже танцы сам научился ставить. А тогда я на всех концертах в детском доме выступал. В тот день, когда мне дали мышку поиграть, у нас была Масленица, и, само собой, надо было танцевать на сцене. И как раз пришло время переодеваться и идти в актовый зал. Но сначала я сделал своему питомцу новый домик – из железной банки из-под конфет. Эта коробка была такая красивая, нарядная. Не то, что ее прежний домик. Я проделал в этой банке дырочки, чтобы мышка могла дышать. Позаботился. А потом вдруг заметил, что мышка сильно дрожит. Явно замерзла. Но мне пора бежать вниз, в актовый зал, чтобы на сцену выходить. Я взял свою футболку, засунул ее на дно коробки, чтобы мышке тепло было. Посадил ее туда и пытаюсь крышку закрыть, а она не закрывается – слишком мало в коробке места. Пришлось футболку вынимать. А мышка все дрожит. Тогда мне и пришла идея поставить банку на батарею, чтобы мышке стало тепло. Я так и сделал и, довольный, побежал выступать. И вот мы оттанцевали перед гостями. После этого поели, как положено, блинчиков. И я бегом побежал в свою комнату проверять, как там моя мышка. Такое чувство было классное, что меня кто-то ждет! Кто-то маленький, кто пусть ненадолго, но мне принадлежит. Прибегаю, открываю коробку, а мышка в ней спит. Я начал ее теребить.

– Мышка, проснись! – говорю шепотом. – Проснись, не надо спать.

Мышка не шевелится.

– Ээй, – шепчу ей в ушко, – не спиии!

И в этот момент Тимик входит. Спрашивает меня:

– Ну, как там мышка? Все хорошо?

– Нууу, – я испуганно посмотрел на него, – не очень.

– Что такое?!

– Она что-то спит, – мне стало совсем страшно, – не могу ее разбудить.

– Ссссука! – Тимик тогда зверски разозлился. – Я так и знал! Так и знал, Гынжу, что ты с ней что-то сделаешь!

– Но вдруг она просто спит, – у меня уже голос дрожал, слезы собрались в уголках глаз, – просто спит, и все?

– Дебил!!!

Я схватил мышку, побежал с ней в туалет и сунул ее под холодную воду. Мне казалось, что если она на батарее перегрелась, то сейчас остудится и придет в себя. Но нет. Она только намокла, тощая стала и какая-то жалкая из-за воды. А еще почему-то очень мягкая – повисла у меня в руках как тряпочка. Чего я только не делал с этой мышкой, чтобы она ожила! Ничего не помогало. Мне ее так жалко было, она такая миленькая была, хорошая. Настоящая пуся-муся. И я заплакал. Рыдал по-настоящему, как от самого сильного горя. Словно не мышка умерла, а какой-то близкий мне человек. Потом с трудом успокоился и начал разбираться, почему так произошло. Пошел в комнату, взял железную банку с батареи – конечно, она была горячей. Получается, пока мышка сидела в этой коробке, металл на батарее слишком сильно нагрелся. Я осмотрел все внимательно – на банке изнутри остались царапины от ее лапок. Как будто она пыталась ход себе раскопать. Я понял, что она хотела выбраться, но понятно, что ни проделать дыру в дне, ни открыть крышку она бы никак не могла. Мышка просто зажарилась в этой красивой нарядной банке из-под конфет.

Мне пацаны до сих пор тот случай припоминают, говорят, что я – убийца мышей. Они мне рассказали, что в древности даже была такая казнь – человека пытали раскаленным железом, а потом зажаривали до смерти. А сами ржут. А мне не до смеха. Я не знаю, была такая казнь или нет, но мышка моя погибла. И я долго по ней горевал.

Глава 13

Псих

После падения со второго этажа в лагере в Крыму меня перестали отправлять летом на море. По крайней мере, до конца начальной школы я никуда дальше Москвы и Подмосковья не ездил. И вот после четвертого класса, мы тогда еще жили в младшем корпусе, в старший нас только после пятого класса перевели, меня отправили на лето в психоневрологический санаторий. Это все из-за головы было – типа, наблюдали, что там и как после травмы. Ну и просто в качестве летнего отдыха. Все остальные из батора, счастливчики, уехали отдыхать в Крым. Кроме небольшой группы совсем уж блатных товарищей, около 15–20 человек у нас постоянно ездили в Италию, к своим летним семьям. Один я как дурак в психоневрологическом санатории почти все лето провел.

Зато там мы подружились с одним парнишей со смешной фамилией Яйцук. А звали его – трррр, бинго! – тоже Гошей. Я тогда впервые в жизни узнал, что в мире есть и другие мальчики, которых зовут Гоша. До этого ни разу таких не встречал. Среди ста человек баторских Гош больше не было – я там один, неповторимый оказался. Мы с этим Гошей Яйцуком за лето реально стали как братья. Вместе шалили, вместе нас наказывали. К нему приезжали родители, навещали. И он в один прекрасный день рассказал им мою историю, поведал, что я из детского дома – сижу там с самого детства.

– Он такой офигенный! – признался им Гоша. – Я очень хочу такого брата.

И тогда они позвали меня, чтобы мы с ними познакомились, поговорили.

Мама там очень приятная была, она мне сразу понравилась. Про папу точно не помню, из памяти уже стерлось. В тот день родители нам с Гошей на двоих оставили все гостинцы, которые ему привезли, сказали: «Вот, это вам обоим, делитесь». И с того момента они стали приезжать к нам двоим. Не только к своему сыну, но и ко мне. Привозили нам обоим гостинцы – каждому отдельно. Мне свои, а ему свои. Как же это было приятно! Со стороны Гоши, кстати, никакой ревности не было. Он очень хорошо относился к тому, что родители меня признали и, можно сказать, приняли. Мы все друг к другу очень привязались. Договорились, что они приедут ко мне в детский дом после того, как меня выпишут. Я думаю, даже если бы им моя питалка-зверюга начала рассказывать обо меня всякие гадости, они бы все равно от меня не отвернулись. Потому что уже знали, какой я на самом деле. И я их очень ждал. Больше всего на свете.

Я пробыл все три смены в психоневрологическом санатории, а потом меня привезли в детский дом на «Скорой помощи». Это было