Я устал от всего этого. И дело не только в случае с собакой. Много всего накопилось. Я задумался о том, чтобы перебраться к отцу, который жил всего в пяти минутах от нас. Там я мог бы уходить из дома и приходить когда вздумается, и никому не было бы до меня дела. На заднем дворе был маленький домик, где я мог уединиться с девушкой, когда отец был с друзьями. Отца я не спрашивал – просто поставил перед фактом: «Эй, я тут приеду поживу у тебя». Но со Стариком так нельзя – у него надо спрашивать. И вот я пошел к нему в кабинет.
– Дедушка, ничего, если я немного поживу у отца? – спросил я сразу с порога.
Он оторвался от книги, которую читал. Во взгляде его не было удивления. Он не спросил, почему я хочу уехать, и не стал уговаривать меня остаться, а просто сказал:
– Мне всегда не давало покоя то, что мы с твоим отцом так и не сблизились.
– Но, может быть, – ответил я, – для нас с ним еще не все потеряно.
Он кивнул:
– Что бы ты ни решил, Ндаба, знай: это твой дом.
– Я знаю, дед. Это ненадолго.
Я вышел из его кабинета, наконец-то получив свободу. Никто больше не будет дышать мне в затылок, говорить, что я что-то недостаточно хорошо делаю или что я должен постоянно убираться в своей комнате. В отцовском доме была горничная, и вообще мне там жилось привольно. Я мог делать только то, что захочу, и развлекаться, сколько угодно. «Бедный Квеку, – думал я. – Тетя Маки заставляет его работать, учиться и выполнять разные поручения, а мы с отцом тут отмокаем в бассейне». Отец возвращался с работы, включал джаз на магнитофоне, снимал штаны и футболку и надевал шорты или пижаму. У него была подруга – кажется, теперь это называется «интимная подруга», которая приходила время от времени и удовлетворяла его потребности. Она не была красавицей, но казалась безобидной, к тому же мне было все равно, чем они занимаются.
Три раза в неделю приходила женщина, которая готовила для нас. В остальное время мы заказывали еду на дом. У деда я ни разу не заказывал доставку – Старик не желал размениваться на подобное, предпочитая каждый день старую добрую кухню. Матушка Ксоли и матушка Глория были на высоте – как бы поздно он ни засиживался за работой и сколько бы человек ни собралось за столом к завтраку, обеду или ужину. В отцовском же доме были только я и он, иногда мои братья, пара друзей, которые устраивались у бассейна. Никто не читал лекций по политике и истории. Мы вообще почти не разговаривали.
– Чувак, я подсел на южноафриканское пиво, – говорил отец. – Светлое, прозрачное, без горчинки. Как хорошая женщина.
Он рассмеялся, а я подумал: «О да, тут дела пойдут на лад!»
Я не пил вместе с отцом, но он знал, что я тоже могу выпить. Однажды мы с Квеку отправились развлекаться и вернулись на заплетающихся ногах около 4.30 утра. Отец не спал, смотрел боксерский матч Майка Тайсона. Мы предприняли безуспешную попытку скрыть свою нетрезвость – отец сделал вид, что не заметил. Я смутно помню, как они с Квеку обсуждали матч, я уже почти засыпал. Потом далекий отцовский голос сказал: «Пора спать, дружище». Я, шатаясь, отправился к себе в комнату и отключился.
Отец с пониманием отнесся к нашим разногласиям с Мандлой.
– Я уже потерял всякую надежду – он совсем вышел из-под контроля. Твой брат слышит только себя. Я пытался повлиять на него, но ничего не вышло. Он никого не желает слушать.
Мандла решил жениться, а отец и Старик в один голос твердили ему одно и то же: «Не торопись, сначала закончи университет». Но Мандла был глух к их советам. В конце концов, он все же настоял на своем и женился, хотя из всех родственников на его свадьбу пришел только я. Потом все приставали ко мне с расспросами, как все прошло, а я рассказывал малоубедительную историю о том, что они куда-то уехали или вроде того. Когда я попытался обсудить эту тему с отцом, он сказал:
– Ты, главное, думай об учебе. Теперь у тебя есть шансы закончить раньше Мандлы.
Сначала меня утешала мысль о том, что он на моей стороне, но потом мне стало не по себе. Я чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы у бассейна мы лежали все втроем.
Отец убеждал меня в необходимости хорошо учиться, но не стоял надо мной с палкой. Если я отправлялся тусить допоздна, он не ждал, что я встану ни свет ни заря, сделаю зарядку, застелю постель и приду в школу вовремя. Беспорядок в комнате был моим личным делом, так же как его делом был беспорядок в его комнате. Казалось, он был все таким же добрым и снисходительным, как в детстве, когда все мы жили у бабушки Эвелин в Восточно-Капской провинции, и я заходил к нему в магазин за шоколадками, чипсами и всякой всячиной. По вечерам мы с друзьями частенько зависали в бассейне и напивались до бесчувственности. Каждые выходные устраивали вечеринки. На учебу я почти забил, часто прогуливал уроки, что привело к совершенно плачевным оценкам. Когда опубликовали отчеты об успеваемости, я про себя порадовался, что Старик их не видит. Я ожидал, что отец воспримет это спокойно, но ошибся.
– Ндаба, тебе нужно взяться за ум, – предупредил он меня. – Я столько выслушал за годы собственной учебы – не хватало еще, чтобы Старик отчитывал меня за тебя.
Я знал, что он говорит всерьез, но знал и то, что он не станет чинить мне препоны, так что пока все было нормально. Тетя Маки была рада нашим с отцом попыткам наладить отношения. Она все время просила его рассказать мне о своем детстве, которое нельзя было назвать безмятежным. Мадиба с бабушкой Эвелин развелись, когда отцу было восемь, в основном потому, что бабушка с головой ушла в религию, став Свидетелем Иеговы, и не проявляла никакого участия в деятельности АНК. Она считала, что Бог, а не Мадиба, должен
