– С Фендером мы знакомы очень давно, – сказал Гэб. – Я как-то подрядился разогнать урскинов из сточных канав, а оказалось, что там засел целый клан. В общем, Фендер с Озилкой меня спрятали и даже вылечили от яда, которым лягушатники мажут стрелы.
– А Озилка – это кто? – спросил Муг.
– Жена Фендера. – Гэбриель огляделся, будто только сейчас сообразил, что ее здесь нет.
Сверху донесся глухой стук. С потолка посыпалась штукатурка и древесная труха, а потом над головой поволокли что-то тяжелое.
– В общем, я разобрался с урскинами и поручился за Фендера, когда он решил переселить семью из сточной канавы в город. Так и подружились. А перед тем как уйти в Ковердейл, я оставил Фендеру на хранение все, что заработал за последние годы.
Тут все заработанное за последние годы свалилось сквозь дыру в потолке, – к счастью, тяжелый мешок был прочно завязан. От удара об пол в мешке что-то звякнуло. Следом спустился Фендер – он на миг завис, вцепившись когтями в край дыры, а потом мягко спрыгнул прямо на мешок, соскочил и обеими руками потянул его по грязному полу. Дитенок по имени Ножичек с вожделением уставился на отцовскую ношу, будто малыш на любимое лакомство после ужина.
– Блескучки, – буркнул Фендер, бросив мешок к ногам Гэба.
Гэбриель нашел в себе силы на скупую улыбку:
– Спасибо, Фендер. А где Озилка?
– Нет, – пробормотал кобольд. – Забрать.
Скупая улыбка мгновенно улетучилась.
– Как? Куда?
Фендер издал какой-то томительный звук, напомнивший Клэю постанывание Грифа, когда пса сгоняли с кровати. Горящие глаза кобольда тоже как будто потухли.
– Озилка бить-колотить на дай-бери.
– Дай-бери? – переспросил Муг.
– На рынке, – рассеянно пояснил Гэбриель. – Озилка ввязалась в драку на рынке. И что потом случилось, Фендер? Когда это было?
– Давно. Год. Год. Озилка зуб-кусать торговый человек, торговый человек звать дубинка-стражник, дубинка-стражник хватать Озилка. Фендер хотеть бить-колотить дубинка-стражник, а дубинка-стражник говорить: забрать Озилка или забрать дитята. Озилка забрать.
– Куда ее забрали? – спросил Гэбриель. – Отправили в сточную канаву?
– Нет, не канава. – Фендер ткнул скрюченным пальцем в южную стену, в сторону реки и плавучей арены. – Шум-котел.
Выйдя из проулка, Клэй с некоторым удивлением увидел, что карета все еще ждет. Впрочем, кучер обрадовался их появлению, потому что экры переволновались донельзя: белоснежное оперение стало ярко-алым, и обе птицы тоненько попискивали, как птенцы, требующие корма.
Корабль, на котором завязалась драка, был объят пламенем. Недавние противники толпились на пристани, глядя на пожар.
Матрик тяжело плюхнулся на сиденье, сдержанно кивнул, получив от кучера свой кинжал, и с мрачной торжественностью поцеловал клинок, прежде чем вернуть его в ножны.
Муг, встав на ступеньку кареты, чуть поморщился от боли в ноге.
«Левая, – подумал Клэй. – Та, где черногниль».
– Что с тобой? – спросил Матрик.
Волшебник до сих пор не набрался смелости рассказать приятелю о своей беде.
– Все в порядке, – громче обычного заявил Муг. – Возраст не прибавляет ловкости.
Матрик хохотнул и погладил свое внушительное брюхо:
– Да я и сам знаю! Эй, Гэб, в следующий раз, как вздумаешь тащить меня в Жуть, предупреди загодя – я же должен подготовиться, побегать по утрам вокруг замка… Может, даже пироги жрать не каждый день.
Муг недоверчиво посмотрел на него:
– Ты каждый день жрал пироги?
– А то! – заявил Матрик, пожав плечами. – Я же король.
Гэбриель замешкался в переулке. Клэй, проследив за взглядом друга, сначала решил, что тот смотрит на горящий корабль, но потом сообразил, что он уставился на устрашающую громаду «Макситона».
– Гэб! – окликнул Клэй.
Гэбриель неохотно отвел взгляд от арены и сел в карету. Он взгромоздил мешок на колени и угрюмо молчал – в последнее время угрюмое молчание стало неотъемлемой частью его натуры. Впрочем, тому были причины. Гэбриель поручился за Фендера и его жену, помог им выбраться из сточных канав на менее вонючие городские улицы и, разумеется, теперь винил себя, что не уберег Озилку. Кобольду не уцелеть в битве на арене, а значит, смерть Озилки еще одним бременем легла на плечи Гэбриеля, и без того отягощенные заботами, как вороньем, – ведь он считал себя повинным и в том, что банда распалась, и в том, что от него ушла жена, и в том, что дочь повторяла безрассудные ошибки отца.
Кучер тряхнул поводьями, подгоняя красноперых экров по шумным улицам Денежного Холма, лавируя в толпе пьянчуг, любителей царапки, продавцов дурманного зелья, престольных стражников в шестиполосных камзолах, горластых лодочников, готовых выложить пару серебряных крон за выпивку, податливую бабу – и дурную болезнь наутро.
Запахи и звуки устроили вокруг потасовку: в нос била вонь немытых тел, хрипло взвизгивала мандолина, табачный дым царапал глаза, ликующе заливался свисток, запах мочи то и дело отвешивал пинка, звучала унылая жалоба лютни. А поверх всего на разные лады изгалялись людские голоса: пели, хохотали, вопили, ругались и стонали.
Карета проехала мимо одной из четырех квадратных башен, к которым толстенными цепями крепился «Макситон». Клэй чуть не вывихнул шею, разглядывая надписи на цоколе, по большей части неразборчивые, среди которых заметно выделялась одна, выведенная белым: «Да здравствует герцог!»
Карета свернула вправо, взбираясь по склону, и вскоре Денежный Холм остался позади. Экры успокоились и снова изменили окрас: одна птица стала белой, как и прежде, а вторая поголубела. Матрик полюбопытствовал, какому настроению соответствует голубой цвет перьев. Кучер, оглянувшись, недовольно пробурчал:
– Ну, скажем так – к голубому экру задом лучше не поворачиваться.
Карета повернула налево, покатила по Кольцу Синтры – главной улице города, петлей соединявшей все округа Пятипрестолья, – и въехала под огромную арку ворот Нармерийского округа. По верху арки шла рельефная надпись: «НЕ ПОТЕРПИМ ТИРАНОВ», историю которой Муг рассказывал всякий раз, как «Сага» приходила в город. Клэй с трудом усваивал любые уроки, а тем более – исторические, он даже слов песен запомнить не мог, но этот рассказ намертво въелся ему в память; еще бы, Муг десять лет подряд повторял его по пять раз в год.
Под конец Войны Возрождения, когда Жуткую орду разогнали, Дружина Королей решила объединить все королевства Грандуаля в империю по образу и подобию исчезнувшей друинской Державы. Одного из королей объявили императором и сделали Пятипрестолье имперской столицей.
Однако не прошло и года – только-только заложили фундамент императорского дворца, – как новоиспеченный император издал два злосчастных указа, ставшие, по мнению историков, причиной его падения. Первое высочайшее повеление касалось новых налогов, которые, как всякий раз говорил Муг, «выжимали из подданных все соки». А согласно второму указу, все перворожденные дочери благородных семейств должны были явиться к императорскому двору. Как только они прибыли, император объявил, что им посчастливилось стать основательницами имперского гарема.
Благородные девицы не оценили указ по достоинству, и первый император Грандуаля скончался, по выражению Муга, «от тестикулярной асфиксии», иначе говоря, ему оторвали яйца и запихнули их в глотку.
Благородных девиц казнили, аристократы взбунтовались, императорский сын и наследник бежал на запад и, перебравшись через Жуть и через горы, обосновался в Крайнии.
– Эй, ребята, – неожиданно воскликнул Муг, и все невольно вздрогнули. – А я вам рассказывал, почему на арке написано «Не потерпим тиранов»?
– Рассказывал, – вздохнул Гэб.
– Ага, – кивнул Клэй.
– Миллион раз, – сказал Матрик.
Волшебник разочарованно откинулся на сиденье.
Если бы не плавучая арена на реке, Нармерийский округ выглядел бы точь-в-точь как южный султанат. Над узкими извилистыми улочками трепетали алые и золотистые полотнища, сквозь которые проглядывали бледные лунные лучи.
