Переговорив с хозяйкой пансиона, я вернулся на кухню и, подкравшись к Ясмине, склонившейся к духовке, осторожно обнял ее сзади.
— Георгий... — недовольно протянула девушка. — Я же в муке, измажешься...
— Как узнала? — прошептал я, чмокнув гречанку в висок, прикрытый пушистым локоном.
— А кто еще здесь может быть? — удивилась Ясмина, прижимаясь ко мне всем телом. — И только ты пахнешь... м-м-м... вкусно так...
— Оружие при тебе?
— Конечно, — хохотнула девушка и, взяв мою руку, положила себе на грудь. — Вот здесь лежит.
— Молодец... — похвалил я ее, нащупав револьвер за лифом. — Всегда носи. Так мне спокойней будет.
— Ну все, все... пожалуйста... — смутилась Ясмина. — Вечером... а ты пока руки мой, скоро кушать будем...
После ужина я вышел на веранду и, усевшись в плетеное кресло с чашечкой крепчайшего кофе и сигариллой, решил в спокойной обстановке немного поразмыслить. Над текущей ситуацией, так сказать. Итак, что мы имеем?
Оснований не верить Кетеван у меня нет. То есть красные меня однозначно вычислили.
Напрашивается вопрос, а как? Кто-то из ближайшего окружения Врангеля слил информацию? Вполне может быть. Однако о моем месте обитания, а также о Ясмине у «черного барона» никто не знал. Впрочем, это объясняется довольно легко — красные могли банально проследить за мной, а затем сделать оперативную установку. Но опять же, это маловероятно, потому что слежку я нутром чувствую и обязательно заметил бы топтунов. Если, конечно, они не специалисты экстра-класса. Но такие у красных вряд ли найдутся. А если найдутся, то не в Царьграде. Скверно, очень скверно... Стоп... а если на большевиков барабанит кто-то из моих? Хотя это уж совсем из области теорий заговоров. Да-с... вывод один — валить надо. И как можно быстрее. И подальше. Слишком уж горелым попахивает. Обжечься можно.
Наметив себе план ближайших действий, я переоделся в менее формальную одежду и отправился на конспиративную квартиру. Разбираться с Суровцевой.
По пути несколько раз тщательно проверился, но никакой слежки не обнаружил. Странно... По логике событий за мной сейчас должны таскаться с десяток топтунов. Но ладно.
К черному ходу в особняк мы подошли одновременно с Пуговкиным.
— Там уже должен быть Тетюха, — сообщил вахмистр, доставая ключ из кармана. — Я ему тоже сообщил.
— Хорошо, — я еще раз оглянулся и ступил на лестницу.
— Казачина наш... — продолжил бывший жандарм, поднимаясь вслед за мной, — грит, что знает, как наставить на путь истинный Стрелку. Может, и найдет парень слова для вразумления дамочки. Сами знаете, с бабами он умеет обращаться. Вот и пришли, Георгий Владимирович. Только вы пожестче с ней, пожестче. Неча сопли распускать...
— Посмотрим...
Скрипнула створка входной двери, я шагнул внутрь, прошел через коридор и замер как вкопанный на пороге залы.
Воздух в комнате был густо пропитан запахом табачного дыма, спиртного и... и запахом крови...
ГЛАВА 22
Бывшая Османская империя.
Константинополь. Район Пера-Галата
03 февраля по старому стилю. 1920 год. 18:00
— Грусть и тоска безысходная, — поскрипывая иголкой по пластинке, вещал граммофон голосом Михаила Вавича. — Сердце уныло поет...
— И никто эту грусть... грусть глубокую... ни за что никогда не поймет... — жалобно подпевала Суровцева, сильно фальшивя и через слово с хлюпаньем отхлебывая из бутылки, которую она держала в левой руке. В правой дымилась сизым дымком папироса.
Стрелка сидела на кресле в разорванной и сползшей с одного плеча, почти полностью заляпанной бурыми пятнами нижней рубашке, некрасиво растопырив и закинув ноги на стол.
Чуть поодаль от нее, на полу распростерлось громадное тело Тетюхи, в одном исподнем, со спущенными до колен подштанниками. Вся его грудь была покрыта зияющими, еще пузырящимися кровью ранами, а чуть пониже ключицы торчал загнанный по самую гарду штык-нож от австрийской винтовки.
— Матерь божья! — ахнул позади Пуговкин.
Услышав его, Суровцева медленно повернулась и уставилась на нас пустыми глазами.
— А-а-а... пришли... — мертвым безжизненным голосом протянула она. — А мы тут... развлекаемся...
— Она вне себя... — шепнул вахмистр.
«Я что, слепой?» — про себя зло рыкнул я. Но сдержался и смолчал.
— Присоединяйтесь, господа! — радушно махнула рукой Аглая и растянула бледные губы в кривой улыбке, больше похожей на трупный оскал. — Я люблю, когда... когда много мужчин...
«Он что, насиловать ее полез? — мелькнула у меня мысль. — Типа вразумлять? Господи, какой идиот. Чего не хватало? Могуч, красив, бабы на шею косяками вешались, а теперь превратился в холодную вонючую тушку. Стоп... хотя нет. Вон ее платье и его костюм, аккуратно сложены на стульях. Что за на- хрен? Получается, Аглая была не против? Дала, а потом заколола? Совсем с катушек девка слетела. Идиотизм какой-то... »
— Тихо, тихо, Аглаюшка... — успокаивающе приговаривая, вахмистр сделал шаг к ней. — Все уже закончилось... Успокойся, милая.
Воспользовавшись тем, что он закрыл меня от взгляда Суровцевой, я быстро достал пистолет из кобуры и сунул руку с ним в карман.
— На месте! — вдруг взвизгнула Аглая и, выхватив откуда-то свой «люгер», прицелилась в Пуговкина. — На месте, сказала, твари!
— Назад, вахмистр! — тихо скомандовал я.
Пуговкин немедля отступил и стал рядом со мной.
— Говорите, подпоручик... — приказал я Аглае, пока не совсем понимая, что делать дальше. — Не надо ничего скрывать. Что случилось?
— Тогда... — словно в трансе глухо забормотала Суровцева, — тогда нам не дали оборонять Зимний... Разоружили и заперли всех в казармах... А потом туда пришли они... — Стрелка жалобно всхлипнула, — ротного сразу застрелили, а нас... нас насиловали до самого утра. Не знаю, сколько их было... Но когда я приходила в себя, видела все новые и новые рожи. Смердящие тухлой капустой и портянками похотливые рожи... Быдло, холопы, мерзкая чернь!!! Я умоляла, просила смерти. Заклинала всеми святыми... И один матрос все-таки сжалился, ткнул штыком...
Суровцева рванула рубашку, приподняла маленькую грудь и показала розоватое пятнышко давно зажившего шрама.
— Но я выжила... — очень спокойно прокомментировала она. — Господь не принял меня к себе. Даровал жизнь... жизнь и страдание за прегрешения мои. Я терпела и ждала прощения. И оно пришло в лице этого милого мальчика Эмиля...
Лицо Суровцевой судорожно кривилось, из глаз лились слезы, прокладывая дорожки по засохшей крови на щеках, тело сотрясала крупная дрожь, но пистолет она держала уверенно и твердо, целясь в нас с Пуговкиным по очереди.
«Валить тебя надо, дуру... — лихорадочно думал я, косясь на “люгер”. — Вот
