На следующий день Анна твердо сказала себе, что казнь была оправданной. Фишер – опасный враг. Успокоив тем свою совесть, она приказала устроить представление масок для развлечения короля и изобразить восседающего на небесах Господа, который подает знаки, что одобряет недавнюю казнь. Генрих смотрел представление, сияя от удовольствия, и громогласно хохотал при виде себя самого, отрубающего головы священникам. Не был ли его смех слишком громким? Ощущал ли он на душе ту же тяжесть, что и она?.. После того как король распорядился, чтобы она организовала такое же увеселение в канун Петрова дня – в этот день в Англии было принято чествовать папу, – Анна решила, что нет.

Когда ей передали, что голова Фишера не разлагается, Анны почувствовала, как по телу поползли мурашки. Некоторые называли это признаком святости, отчего становилось еще тревожнее: ведь если Господь на стороне епископа, то Он, разумеется, не одобряет ее, Анну! Услышав, что голова Фишера была сброшена в Темзу и утонула, королева испытала невероятное облегчение.

Объявление о том, что Анна скоро родит, изменило все. Никто теперь не смел пренебрегать ею, с ее мнением вновь стали считаться, и люди кинулись искать милости и заступничества дражайшей супруги короля. Когда шут Генриха, разыгрывая дурную шутку, крикнул: «Анна – потаскушка, а ребенок – бастард!» – король так разъярился, что Анна подумала, он прибьет его. Дураку было велено скрыться с глаз и не показываться.

В конце июня Анна уже ослабляла шнуровку на платье, чтобы приспособить его к растущему вместе с ребенком животу, и чувствовала себя превосходно. Но однажды утром, наблюдая за игрой в теннис Норриса и Уэстона, она почувствовала тянущую боль в пояснице. Анна вернулась обедать в свои покои, и боль переместилась в чрево. Она приходила и уходила. Анна упорно старалась не замечать ее. Это ничего. Скоро пройдет. Но стоило подняться, и она ощутила влагу между ног, а путь в уборную отметили кровавые пятна на полу. Вскоре кровотечение усилилось; кровь выходила сгустками, а спазматические боли стали невыносимыми. Дрожа от страха, Анна закричала – прибежали дамы.

Вскоре она родила крошечного, прекрасно сформировавшегося мертвого мальчика.

Генрих сидел у постели Анны, убитый горем.

– Почему Господь отказывает мне в сыновьях?! – восклицал он. Выносить его печаль было тяжелее, чем гнев, которого он не выказывал.

Анна лежала на постели и даже не могла плакать от потрясения. Все произошло так внезапно. Она старалась, как могла.

– Мы попытаемся снова, Генрих.

– Сколько еще раз нам пытаться? – бросил он в ответ. – У многих знакомых мне мужчин сыновей целый выводок. Я веду праведную жизнь, я люблю Господа, расстался с незаконной женой, так почему мне не дается это благословение?

– Не знаю. Я берегла себя, ела как полагается, не перенапрягалась, отдыхала. Это просто случилось, и мне очень жаль, очень, очень жаль.

– Это не ваша вина, – согласился Генрих. – Но если станет известно, что вы родили мне двоих мертвых сыновей, наши враги скажут, что Бог нас проклял и это мне в наказание за мои деяния. Я не смею во всеуслышание объявить об этой новой неудаче, и вы проследите, чтобы ваши фрейлины держали рот на замке под страхом вызвать мое высочайшее неудовольствие. – Король устало поднялся, выглядел он сейчас на все свои сорок четыре года. – Я приду к вам, когда вы оправитесь.

Анна потянулась и схватила его за руку:

– Генрих, вы же не думаете, что Господь нас проклял?

– Я больше не знаю, что и думать, – пробормотал он.

В первый день июля сэра Томаса Мора судили за измену в Вестминстер-Холле и приговорили к смерти. Шесть дней спустя он взошел на плаху на Тауэрском холме и умер под топором.

Анна поднялась рано, чтобы вместе с Генрихом дожидаться новостей в его личных покоях. Она видела, что с течением времени король становится все более беспокойным и взволнованным. В девять – час, назначенный для казни, – он вызвал хранителя винных подвалов, одного из своих любимых партнеров по игре в кости, и они сели играть. Анна наблюдала, едва следя за ходом партии.

С поклоном вошел Норрис:

– Ваша милость, Томас Мор мертв.

Генрих бросил кости. Хранитель винных подвалов кивнул.

– Он говорил с эшафота?

– Он заявил, что умирает верным слугой вашей милости, но прежде всего – Господа.

Генриха затрясло.

– Что я наделал… – едва слышно произнес он. – После смерти Фишера люди возмущались. Насколько громче заговорят они теперь? И не только в Англии. Новость разнесется по всему христианскому миру. – По лицу короля текли слезы. – Оставьте нас! – приказал он. Анна собралась уходить, но король схватил ее за запястье. – Стойте!

Когда все прочие удалились, Генрих на нее накинулся.

– Это все из-за вас! – орал он. – Честнейший человек в моем королевстве мертв!

Видя его искаженное гневом лицо, Анна дрогнула, а из груди короля вырвалось громкое надрывное рыдание:

– Вас следует винить во всех ужасных событиях, которые произошли за последнее время в этом королевстве!

Как несправедливо!

– Сир, ни один мужчина не может быть обязан женщине больше, чем вы мне, – возразила она. – Разве не я вывела вас из состояния греха? Разве не я была причиной реформирования Церкви для вашей личной выгоды и на пользу всем?

– Вы натравили меня на этих добрых людей, и они мертвы!

– Вы сами жаждали наказать их! – не сдавалась Анна.

– Убирайтесь! – взревел Генрих. – Меня от вас тошнит!

В тот месяц посланцы короля начали объезжать монастыри и посылать отчеты об инспекциях, которые Кромвель собирал в одну большую книгу.

Оставшись наедине с Джорджем в своих покоях, Анна поделилась с братом опасениями:

– Меня беспокоит план закрытия монастырей. Надо позаботиться о том, чтобы их богатства использовались на благие цели.

– Думаю, король считает благой целью пополнение своих сундуков, – заметил Джордж. – А я бы лучше отправил всех монахов и монахинь гнить в аду.

Анна знала, что в душе ее брат лютеранин, многие и ее тоже считали таковой. Конечно, она стала надеждой для тех, кто втайне принимал заповеди Лютера. Для таких, к примеру, как пламенный Роберт Барнс, который покинул Англию из страха подвергнуться преследованиям, но благодаря ее протекции четыре года назад вернулся, открыто проповедовал в Лондоне, и никто не чинил ему препятствий. В те дни Генрих исполнял любое желание Анны. Еще в прошлом году он согласился отпустить осужденного еретика, а четыре месяца назад одобрил назначение капелланом лютеранина Мэтью Паркера.

– Никто не может сказать, что я не друг истинной религии, – сказала Анна Джорджу. – Я считаю себя ревностной защитницей Христова Евангелия. Но использование монастырских богатств на подкуп людей, которые будут поддерживать верховенство короля над Церковью, кажется мне неправильным. У меня есть стойкое убеждение, что конфискованные сокровища следует направить на просветительские и благотворительные