Я сама испортила праздник своему любимому, который надеялся, что мы встретим его втроём (да, ещё кошка Мурка – четвёртая!). Говорят ведь: как встретишь Новый год, так и весь год пройдёт! Вот и «встретили»…
Ну, хорошо, не верю в приметы. А праздник-то поломала! А может, и жизнь, которая могла бы сложиться по-другому – ведь жизнь состоит из многих составляющих. И в ней важно не только пытаться помочь чужим людям, но и уметь присмотреться к ближним, чтобы ненароком не обидеть их своими поступками, чтобы не убить любовь и доверие.
Нет, мы не расстались и после этого. Всё вроде бы вернулось на круги своя. И письма из Москвы в Ташкент, и из Ташкента в Москву – летели, полные возвышенной любви. И он прилетал ещё – и по работе, и просто так, ко мне. Мы готовили плов. Мы встречались с моими друзьями. Мы заслушивались песнями Розенбаума, которого я очень любила: мои друзья-каскадёры под руководством Олега Корытина из Питера познакомили меня с его творчеством и сами прекрасно пели…
А потом…
В феврале я поняла, что беременна. И это было и чудо, и счастье. Вопроса о том, оставлять беременность или нет, для меня не существовало: конечно, да! Ребёнок был желанный, долгожданный и от любимого человека. Как сложатся наши отношения, я, естественно, задумывалась, но к рождению ребёнка это не имело отношения – я знала, что он появится на свет независимо ни от чего! Также не имела для меня никакого значения бурная негативная реакция всей моей семьи. «За» был только Вася, мой верный сын и друг (хотя могу предположить, какая буря ревности в нём бушевала!). А мой отец – сохранял нейтралитет и невозмутимость…
Гораздо больше меня волновало то, что у меня был отрицательный резус, ещё некоторые проблемы со здоровьем, да и возраст. Это на Западе тётки только к сорока собираются рожать первенцев – сначала карьера. А у нас ещё до тридцати начинают женщин обидно называть «старородящая». Но я верила, что Бог поможет.
Период этот был для меня непростым. Во-первых, мы наконец разъехалась с нашей соседкой, Лидией Дмитриевной. Мы с ней разменивали квартиру на Суворовском ужасно долго. Требования у соседки были жёсткие: «Хорошенькая квартирка в районе Ленинского или Вернадского, поближе к Галочке, с балкончиком или „лоджей“» (это её словечко!). Вот мы и искали, чтобы всё это сошлось. Искали, искали… и не находили. Соседка ездила, как на экскурсии, на выбор квартиры. И всё ей не нравилось. Подозреваю, что ей не очень-то и хотелось уезжать, потому что большую часть жизни прожила в этой комнате. Да и жили мы дружно. С переездом, видимо, подгоняла дочка «Галочка», которая планировала, что квартира в дальнейшем перейдёт внуку Лидии Дмитриевны, Саше.
Мне, честно говоря, тоже было жаль расставаться с Суворовским бульваром, с которым столько было связано. Да и вообще, я «пускаю корни» там, где живу, и «пересадить» меня трудно.
А время шло…
Моргунов, когда я рассказала ему о своей проблеме, предложил помощь. У него во всех инстанциях и областях жизни были связи и знакомства. Он договорился, что меня примет крупный чиновник, отвечающий в Москве за жильё (кстати, чиновник этот не только до сих пор функционирует в той же сфере, но и вскарабкался ещё выше по карьерной лестнице, несмотря на свой «неандертальский» возраст).
Я поехала в его контору, где меня приняли с распростёртыми объятиями. А потом этот старый сластолюбец прямым текстом сказал, что квартира мне будет, если я стану его любовницей. Ну и пообещал ещё «подарочки» из поездок за границу, где он «часто бывает».
По физиономии от меня он не получил. Но и квартиру я не получила. И, естественно, эпопея с разменом продолжилась…
Наконец Лидия Дмитриевна нашла то, что устраивало и её, и её семью. А мне «в комплекте» досталась квартира на Смоленской набережной рядом с метромостом, в старом «сталинском» доме, на шестом этаже, с высокими потолками и окнами во двор. Но совершенно «убитая».
Я переехала и занялась организацией ремонта. Бригада работала, а я во время ремонта присутствовала в квартире. А так как меня мучил токсикоз, то на запахи лаков, красок и прочей химии – у меня на всю жизнь выработалась устойчивая аллергия. И по сей день эти запахи, так же как и запах табачного дыма, вызывают у меня рвотный рефлекс…
Ремонт затягивался. Я сидела и готовилась среди разрухи к летней сессии – я ведь была студенткой Литинститута! Моя семья уехала на дачу в Аносино. В институте о моём «интересном положении» не знал никто, кроме моей сокурсницы Раисы Абубакировой.
Рая Абубакирова
Рая приехала в Москву из Омска, где она работала маляром. Была она сиротой – родители умерли. Внешне – маленькая, угловатая, некрасивая, закомплексованная, зажатая. Но при этом талантливая невероятно – самородок. Её рассказы, повести, пьесы отмечались и награждались разными призами на Всесоюзных фестивалях и конкурсах. От Союза писателей СССР ей вручали грамоты за лучшие рассказы и пьесы.
Рая очень хотела, чтобы я читала в концертах или на радио её произведения: это уже когда она вернулась – литературной звездой – в свой Омск после окончания института. Да так и не успела мне эти рассказы прислать. Неожиданно заболела: диагноз – рак молочной железы в какой-то уже неизлечимой стадии. Лечиться она отказалась. Она приехала в Москву прощаться со всеми, кто был ей дорог. Была в деканате в институте. Обошла московских сокурсников. Приезжала ко мне…
Общаться с ней и раньше было непросто. А тут – она держала жёсткую дистанцию: мол, я уже по одну сторону жизни, а вы все – по другую. В этом состоянии горечи и даже какой-то детской обиды на весь окружающий мир она и пробыла в Москве. И ведь ничего не скажешь, не посочувствуешь, не приласкаешь – всего этого она не любила и не принимала. Так и уехала в свой Омск, где вскоре умерла…
Но я забежала вперёд. Возвращаюсь к тем временам, когда мы ещё первокурсницы, а я к тому же первокурсница беременная.
Мы с Раисой подружились – как-то сразу потянулись друг к другу. Вели долгие «философские» беседы, и выяснилось, что у нас много точек соприкосновения, и взгляды на многие вещи, факты и события у нас часто совпадали. Это удивительно: со стороны могло
