Это было в начале девяностых, когда народ уже одурел от кошмарной попсы и «кооперативных» фильмов. И задумка Успенского прошла «на ура»! Поначалу в основном участвовали в ней известные люди – актёры, поэты, телеведущие…
«Примой» и заводилой была блестящая Кира Смирнова, которая до последних своих дней пела самые озорные и самые «актёрские» песни. Принимали участие в передаче в разное время – и Коля Караченцов, и Клара Новикова, и Ира Муравьёва, и многие другие. Но был «костяк», в который входили Гриша Гладков, поэт Валентин Берестов, Юра Чернов, Николай Николаевич Дроздов. К ним часто присоединялась и я…
Я помню наши выступления в Доме журналистов, в Политехническом музее – всегда народ «висел на люстрах», а пели всем залом. Потом передача перебралась на телевидение. И ещё мы стали выезжать на гастроли…
И вот однажды после большого концерта – если не путаю, в городе Серове, на Урале, – мы долго ужинали. Местное начальство произносило много тостов, и гостеприимное застолье никак не завершалось…
В общем, выехали ночью. В микроавтобусе. Зима. Дорога отвратительная, узкая, да ещё мороз градусов под тридцать – всё заледенело…
Легкомысленный народ после еды-питья быстро угомонился и заснул. А мы с Юркой Черновым – люди бдительные. Смотрим, наш водитель как-то странно виляет. И понимаем, что он на этой скользкой дороге ЗАСЫПАЕТ!..
Я сижу впереди, рядом с шофёром. Поворачиваюсь к Юре и говорю: «Юр! Давай споём!» Он всё понял. Подсел поближе. И мы с двух сторон от водителя начали буквально орать песни – практически ему в уши. Водитель от нас, по-моему, ошалел, но «проснулся» – перестал вилять…
Я даже представить не могла, что мы с Юркой вспомним столько песен – наверное, штук триста! То есть пока шофёр не затормозил у гостиницы, мы всё голосили – и романсы, и попсу, и блатные. Если бы не доехали ещё – вспомнили бы и оперные, и опереточные арии…
Наши коллеги и спутники назавтра сказали нам, что у них было огромное желание нас убить, потому что мы орали дурными голосами и мешали спать. «Дураки! Мы же вас спасали!» – ответили мы с достоинством…
«Отойдите от оленя…»
Мы с Юрасиком Черновым раньше часто выступали в концертах вместе – и в Москве, и по стране ездили. А что? Мы оба в прошлом цирковые, лёгкие на подъём, народ нас знает. Да ещё Юрка, когда я затягивала обязательную свою «Где-то на белом свете», вырывался на сцену в тулупе и меховой шапке и, приводя в восторг публику, начинал твистовать…
Когда меня пригласили полететь на 350-летие Самбурга и попросили посоветовать кого-нибудь из актёров, чтобы одно отделение отработала я, а второе – он, я, не задумываясь, сказала: «Юра Чернов!» И мы отправились в путь…
Мне часто и раньше приходилось летать на маленьких самолётах и вертолётах – это характерно для северных направлений. А для Юры во многом эта поездка стала «боевым крещением». Ну, то, что до Ноябрьска мы летели на винтовом самолёте, – он воспринял с опаской, ещё полбеды. Но когда мы в Ноябрьске подошли к вертолёту, на котором нам предстояло лететь в Самбург, Юра побледнел. «А какого года выпуска вертолёт?» – вкрадчивым голосом поинтересовался он у стоящих рядом пилотов. Те честно ответили: «1965-го!» Юра обмер и надолго замолчал. В вертолёте он в ужасе спросил у меня, показывая на какой-то бак, прикрученный проволокой: что это такое? Я, не задумываясь, сказала, что это бак с горючим. А на Юрин вопрос в отношении странной дырки в днище вертолёта я пояснила ему, что это «мужской туалет». Бедный Юра побледнел ещё больше. А когда «агрегат» затарахтел и начал взлетать, Чернов просто позеленел и прошептал, что ему плохо.
Я, со знанием дела, достала таблетку валидола – Юрке под язык – и приоткрыла окошко иллюминатора. «Ты что?! Нас же вытянет!» – ахнул мой друг. «Куда, Юрочка? Ты посмотри, как мы низко летим!!!»
Наконец вертолёт пошёл на посадку. Когда осела снежная пыль от винта вертолёта, мы увидели, что нас встречают все жители Самбурга – такая довольно большая толпа – и несколько оленей…
Нас приветствовали, нам радовались. Нам сказали, что для нас приготовлена самая лучшая и самая благоустроенная квартира (гостиниц в Самбурге, естественно, не оказалось!), и предложили на выбор – пешком дойти до жилья или поехать на снегоходе. Все сказали: «Пешком!» – и пошли. Я сказала: «На снегоходе!» За «штурвал» сел гордый «ямало-ненец». Меньше чем через минуту снегоход, с шиком стартовавший, перевернулся и вывалил меня в глубокий снег…
Все пришли к дому, где нам предстояло жить, а я ещё долго выковыривалась из сугроба…
Квартира была трёхкомнатная – по комнате каждому: мне, Юре и администратору Оле Каймаковой. Тепло, даже жарко – раскалённые, как это бывает в Заполярье, батареи. Есть ванна, туалет. Есть вода, но… только горячая и ржавая, а холодной – нет!..
А у меня пунктик – утром я должна обязательно помыть голову! А волосы в ту пору у меня были почти до пояса. И вот с утра мы с Юрасиком выходили с лопатами и наполняли тазики снегом, потом этот снег разбавлялся ржавым кипятком, и состоялся процесс помывки…
Зато волосы, промытые снегом, блестели, как никогда. И когда мы с Юрой шли после очередного концерта, за нами брели две местные жительницы (а там много бывших заключённых и живущих «на поселении») и спорили: «Парик!» – «Да нет, свои!» – «Да нет, парик!» – «Свои…» В конце концов, одна из них, не выдержав, подошла, дёрнула меня за волосы и удовлетворённо резюмировала: «Свои!»
На первом концерте в Самбурге я никак не могла закончить вступительную речь, потому что в первом ряду сидела «аборигенка» и со всей своей непосредственностью через каждое моё слово вставляла: «Наталья Варлей?!. Приехала?!. К нам?!! Не может быть!.. А может, это не она?!. Или она?..» – причём во весь голос. А народ веселился…
Мы пробыли в Самбурге четыре дня. Дали три концерта, которые замечательно прошли. По вечерам нас угощали «строганиной» – кто не знает, это сырая замороженная рыба, которая нарезается острейшим ножом очень тоненькими ломтиками, макается в острый соус (уксус, соль, перец) и обязательно запивается водкой или спиртом – рыба-то всё-таки сырая!..
Перед отъездом у нас спросили, не хотим ли мы покататься на оленях – в санях, естественно. Юрка
