Илона тяжело вздохнула, собралась с мыслями и, поднявшись из-за стола, резко хлопнула по нему ладонью. Муж, в этот момент заливавший в глотку уже четвертый стакан домашнего вина, аж поперхнулся от неожиданности. Горе он заливает… клоун. Артист погорелого театра!
– Так. – В голосе женщины звякнула сталь, и Любомир тут же подобрался. Короткий, выверенный жест ладонью у лица – и пьяная муть, успевшая поселиться в его глазах, исчезла, будто ее и не было. Вот умеет же, когда хочет. Илона смерила мужа долгим взглядом. – Закончил спектакль?
– Спектакль? – И взгляд такой знакомый, наивно-наглый. Убойное сочетание. Именно на него когда-то и повелась девчонка из старого, но изрядно обедневшего боярского рода. Да только с тех пор прошел не один десяток лет, иммунитет выработался будь здоров.
– Любый… – Тут главное, голоском поласковей, чтобы был как бархатная перчатка… на стальном кулаке.
– Все-все, – махнул рукой супруг и, покосившись на недопитую бутыль, вздохнул. – Эх, чутка недодавил.
– Любомир!
– Да все уже, говорю, – скривился тот и в один момент сбросил маску придури.
Глава семьи поднялся из-за стола, повел плечами, словно разминаясь перед боем, и повернулся к недоумевающему от происходящего Олегу. По лицу старшего Стенича скользнула ухмылка. Недобрая такая, многообещающая. – Ну что, сынку, вспомним былое?
– Ты о чем, бать? – хмуро, с явным ожиданием подлянки спросил Олежек. Надо же, а чуйка на неприятности работает. Сильная кровь у Стеничей, хоть и не бояре. Вот даже этому охламону чуток способностей перепало. Хотя… лучше бы он мозгов от материного рода получил. Хоть сколько-то.
– Как о чем? – делано удивился Любомир. – О детстве твоем, голоштанном да безоблачном. О лавке вот этой вот самой да о прутиках ивовых, хлестких, в соленой водичке вымоченных. А что это ты побледнел так, кровинушка моя?
– Ба-ать… – Изменившись в лице, Олег зашарил взглядом по комнате в поисках возможности для побега.
– Портки скидай, говорю, дуб неструганый! – неожиданно рявкнул Любомир, от души придавив первенца «яростью». – Учить буду. Вежливости и уважению!
– Да ты ополоумел, что ли, старый? – опешил Олег, явно не ожидавший ТАКОГО поворота.
– Ополоумел? Я?! Старый?!! Ах ты ж, тля заштанная! – еще пуще взъярился муж, и от его рева задрожали стекла в окнах. – Зовсим з глузду зъихав?! А ну снимай штаны, кур-рва! Я тебе сейчас вобью ума в задние ворота! Ты у меня не неделю – месяц за задницу схватиться не сможешь. Гадить стоя научишься! Стоять, ушлепок! Куды побег?!
Понаблюдав за происходящим, Илона покачала головой и, дождавшись, пока муж поймает улепетывающего отпрыска, тихо покинула комнату, чтобы не видеть того, что будет дальше.
Уже закрывая дверь, она услышала мычание сына:
– Ба-ать, мне ж уже не пять лет! Ну, ба-ать! Дитя ж бьют, только пока оно поперек лавки помещается! А я… это ж не учение уже получается, а извращение!
На миг в комнате воцарилась мертвая тишина, а потом…
– Как-как ты меня сейчас обозвал?! – прошипел Любомир. – Ну все, молись, сынку. За это втрое больше отхватишь.
Свист, удар… сдавленное «ой»!
– А ну, скинул щит! – Вновь рык мужа и… свист, удар… вопль! Илона кивнула и, плотнее прикрыв дверь, наложила на комнату заглушающий полог. Учебный процесс – он не только вдумчивости, но и тишины требует.
– Надо признать, дорогая, старший сын не оправдал наших надежд. Провалился с треском при первой же проверке на самостоятельность, – вздохнул Любомир, обнимая только что забравшуюся под одеяло жену.
– Скажи честно, почему ты не остановил его, как только он начал хамить гостю? – сонно спросила Илона.
Муж поморщился. Естественно, в темноте спальни она не могла этого видеть, просто… почувствовала.
– Не успел, представляешь, – выдохнул Любомир. – Общение с Григошем действует на меня как-то…
– Отупляюще? – усмехнулась Илона.
Муж крякнул.
– Черт его знает. Споры с ним затягивают так, что обо всем на свете, кажется, забываю, – нехотя проговорил Стенич и, помолчав, посетовал: – И дернуло же меня ему позвонить на самом деле. Ну что стоило сымитировать звонок, а? Проверил сына, называется.
– Да уж. Наломали вы с Олежеком дров. Как теперь с Кириллом объясняться будешь?
– Понятия не имею, – признался Любомир. – Глупо все получилось. По-идиотски.
– Думай. Парень-то перспективный, не зря твоя чуйка на него сработала, – тихо проговорила Илона и почувствовала, как муж напрягся. – Что?
– Ты еще не все знаешь, – вздохнул Любомир. – Тут, видишь ли, большой вопрос, чье чутье на кого сработало. Знаешь, что наш идиот сотворил сразу после «вразумления»?
– Ну? – пришла очередь насторожиться Илоне.
– Выставил разбитые ТК на продажу. Со злости, и чтоб не было повода для общения с мальчишкой, по его собственным словам. И лоты были выкуплены спустя полчаса… неким Георгием Роговым.
– Это не ватажником ли нашего юного атамана?
– Им самым, – удрученно подтвердил Любомир.
– Дела-а. Прямо хевдингова воля какая-то, – завороженно проговорила Илона. Муж неопределенно хмыкнул, и женщина сразу его поняла. – Ну да, ты же не знаешь. У бояр есть… поверье? Нет, не так. И не верование… не знаю, как точно объяснить. В общем, все более или менее древние боярские и дворянские роды верят в особый вид удачи, присущей некоторым людям. Называют ее везде по-разному. В новгородских пятинах, в восточных германских марках, в Норвегии, Швеции и Дании зовут волей хевдинга. В низовских землях и от Дуная до Урала кличут княжьей или боярской удачей. В Европе раньше звали карловым венцом, сейчас называют фельдмаршальской славой. И это не просто вера, не смейся. Мы знаем, что это свойство действительно существует. Более того, раньше к нему относились как к определенному качеству человека. Те же викинги, например, или дружинники. Для них хевдингова воля, то есть военная удача предводителя, была таким же человеческим качеством, как смелость или хитрость, великодушие или слабоволие. Понимаешь?
– Ты серьезно? – удивился Любомир.
– Более чем. За удачливым вождем могли пойти, даже если он был незнатен или откровенно беден. Если удача была достаточно велика, такого вождя могли даже правителем провозгласить, в обход права крови. Вспомни хотя бы историю Олега Вещего.
– Э-э… а что с ним не так? – протянул Стенич.
– В договорах с Византией его называют великим князем русским, хотя своему предшественнику и повелителю он приходился шурином, то есть братом жены Рюрика Гостомысловича, Ефанды. Из этого следует, что сам он не природный Рюрикович, но тем не менее это не помешало ему занять престол после смерти Рюрика и возглавить его дружину, хотя претендентов по крови Гостомысла было куда больше и по лествичному праву наследовать должен был кто-то из них.
– Дворцовые интриги, – фыркнул Любомир.
– В то время князь не был самодержцем, он был, прежде всего, военным вождем и в очень редких случаях судьей. А с дружиной особо не поинтригуешь, – заметила Илона. – Там все на личной верности держится. Понимаешь? И чтобы дружина признала своим предводителем «чужую кровь», ее обладатель должен был очень многое доказать своими делами и… той самой хевдинговой волей. То есть в походах его должна была сопровождать удача!
– И бояре
