Ивен согнулся, пытаясь перекинуть чучело через себя, но человек обвил его, словно змея, его руки все крепче смыкались на шее Ивена, пока камеры перед ним не пошли черными пятнами, разраставшимися тем сильнее, чем больше он пытался сосредоточиться. Он хотел вдохнуть, но не мог. Кровь гремела в ушах, но он по-прежнему слышал одобрительное шипение Бренны. Баннакер, вцепившись в прутья своей камеры, взволнованно подпрыгивал. Жавель молча, с широко распахнутыми несчастными глазами, протягивал руки, словно желая что-то предотвратить. Агония в груди Ивена обернулась огнем, сжигающим руки, ноги, голову, и у него не было сил, чтобы стряхнуть незнакомца. Саднящая боль окатила ладонь Ивена. Он задумался на мгновение, а потом понял, что по-прежнему сжимает связку ключей, да так сильно, что выступила кровь. Мир окрасился темным, синяково-фиолетовым, и Ивен вдруг понял, что, лишившись воздуха, он умрет, что чучело его убьет. Па умирал, Ивен знал, но умирал от старости и болезни. Это не одно и то же. Несчастное лицо Жавеля поплыло перед ним, и разум Ивена вдруг наткнулся на неожиданное заключение: Жавель не хочет, чтобы это произошло. Да, Жавель был узником, предателем. Но он не был другом чучела.

Все старые лекции Па о побегах из тюрьмы пронеслись у Ивена в голове, но, не успев толком о них подумать, он уже бросил ключи к третьей камере. Он видел, как они лязгнули о прутья и приземлились между ними, видел грязную руку, нашаривающую их на земляном полу.

А потом фиолетовый мир потемнел до черного.

Когда Ивен очнулся, голова и грудь болели. Шею жгло так, словно ее скоблили кирпичом. Открыв глаза, он увидел знакомый потолок подземелья, серые камни, облепленные плесенью. Па всегда говорил, что тот, кто построил Цитадель, проделал хорошую работу, но с годами становилось все труднее сдерживать воду, просачивавшуюся изо рва.

Что его разбудило?

Шум, конечно. Шум справа от него. Рычание, словно собачье. Густой шлепок, с каким пекарь погружает кулак в тесто. Они жили рядом с пекарней, когда Ивен был маленьким, и ему нравилось наблюдать за пекарем в окно, встав на цыпочки. Он хотел закрыть глаза и снова заснуть, как много лет назад воскресным утром, еще до того, как стал учеником Па в подземелье.

Подземелье!

Ивен резко открыл глаза. Снова увидел знакомый узор плесени на потолке.

– СТОЙ! – кричала женщина, и ее голос эхом отдавался от каменных стен. Это разрывало уши Ивена. Он посмотрел направо и увидел кричащую женщину-призрак, вцепившуюся в прутья. Под ней, на полу, Жавель склонился над чучелом, прижав его к полу. Жавель смеялся мрачным смехом, от которого руки Ивена покрылись мурашками. Пока он смотрел, Жавель отклонился назад и ударил другого мужчину прямо в лицо.

– У меня к тебе только один вопрос, Арлен! – Высокий гогот Жавеля заглушал женские вопли.

Обрушился еще один удар, и Ивен поморщился. Лицо чучела утонуло в красном.

– Ты умеешь считать? Умеешь, Арлен? Умеешь, продажный ублюдок?

Ивен заставил себя сесть, хотя в голове стучало так сильно, что он застонал, смаргивая слезы. Когда он открыл рот, ничего не вышло. Он прочистил горло, и его накрыло очередной волной агонии, ревущая боль спустилась в грудь и поднялась обратно. Но он сумел слабо прохрипеть:

– Королева.

Жавель не обратил на него никакого внимания. Он снова ударил чучело, на этот раз в горло, и чучело начал кашлять и давиться.

Теперь Ивен заметил, что его ключи по-прежнему торчат из замочной скважины третьей камеры, в опасной близости от Баннакера. Он подполз и забрал их, а потом осторожно приблизился к Жавелю сзади.

– Стойте, – прошептал Ивен. Он никак не мог возвысить голос. Его горло полыхало огнем. – Стойте. Королева.

Жавель не остановился, и Ивен понял, что он будет бить чучело, пока тот не умрет. Ивен сделал глубокий, болезненный вдох и, схватив Жавеля под руки, оттащил его от потерявшего сознание мужчины. Жавель зарычал и, повернувшись к Ивену, полез на него с кулаками, но Ивен все вытерпел: Королева не хотела, чтобы Жавель пострадал. Ивен-то точно не хотел причинять ему боль, Жавель проявил себя как хороший и послушный узник, и не сбежал, даже когда Ивен бросил ему ключи. Ивен стиснул Жавеля в медвежьих объятиях, оттаскивая к стене, не отпуская даже тогда, когда Жавель ударил Ивена в правый глаз, да так, что голову отбросило назад, а из глаз посыпались искры. Он швырнул Жавеля к стене, достаточно сильно, и узник стукнулся головой. Жавель тихо застонал и потер ушибленное место, а Ивен воспользовался внезапной тишиной, чтобы прохрипеть:

– Это человек нужен Королеве живым, слышите? Он нужен ей живым!

Жавель посмотрел на него мутными глазами.

– Королева?

– Этот человек нужен Королеве живым. Она мне сама сказала.

Жавель мечтательно улыбнулся, и у Ивена от беспокойства свело живот. Даже после многочисленных лекций Па о том, чтобы он не забывал о своих габаритах, Ивен ранил одного из братьев во время борьбы, в броске приложив Питера о заборный столб и сломав ему плечо. Возможно, он слишком сильно приложил Жавеля об стену. Голос Жавеля тоже был странным, туманным, словно бы плывущим где-то поверх их голов.

– Королева Келси. Я видел ее, знаете ли, на лужайке перед Цитаделью. Но она была старше. Она выглядела, как Истинная Королева. Не думаю, что кто-нибудь еще видел.

– Что за Истинная Королева? – не удержавшись, спросил Ивен. Больше всего в сказках Па ему всегда нравились королевы.

– Истинная Королева. Та, что всех нас спасет.

Позади них раздался пронзительный гогот, и Ивен развернулся, уверенный, что чучело лишь притворялся лежащим без чувств, и теперь он снова завладел ножом. Но это оказалась всего лишь Бренна, сжимавшая прутья своей камеры, счастливо улыбаясь.

– Истинная Королева, – передразнила она призрачным, дрожащим голосом. – Дураки. Она умрет еще до первого снегопада. Я видела.

Ивен моргнул, а потом бросил быстрый взгляд на землю. Чучело лежал неподвижно, но Ивен не сомневался, что мужчина пошевелился. Ивен повернулся к Жавелю, все еще потирающему голову.

– Поможете мне его связать? У меня есть веревка.

– Мне нельзя убить его? – уныло спросил Жавель. – Даже сейчас?

– Нет, – твердо ответил Ивен. – Он нужен Королеве живым.

Айса медленно плелась по коридору с зажженной свечой в одной руке и красной книгой в кожаном переплете – в другой. Две недели назад ей исполнилось двенадцать, и Маман разрешила ей вставать и читать, когда ее мучила бессонница. У Маман не случалось бессонницы, но она, казалось, понимала страдания Айсы, застревавшей в темноте и одиночестве. Должно быть, за нее замолвили словечко Королева или Булава, потому что теперь стражники не обращали на Айсу внимания, когда видели бродящей по Цитадели в ночной