Тристе вновь сомкнула свои восхитительные уста, и на долю секунды Кадену показалось, что в ее глазах что-то промелькнуло. Сперва он решил, что это ужас – но это был не ужас. Чем бы это ни было, оно ощущалось как нечто более тяжелое, более давнее. Он попытался всмотреться пристальнее, но девушка уже опустила взгляд, в то время как слуги, покинувшие комнату после того, как гости расселись, по команде Адива вновь проскользнули в боковую дверь, внося изящные тарелки с искусно разложенной на них пищей.

Накрыв на стол в трапезной, люди мизрана завладели кухней, где принялись за работу над запасом продуктов, который всю дорогу везли с собой с аннурских рынков. Каден не мог даже отдаленно распознать все эти вкусы и запахи. Здесь было пюре из саранчи и утка под сливовым соусом, какой-то нежнейший сливочный суп, напомнивший ему о южном лете, и лапша с сосисками, настолько горячая, что его бросило в пот. К каждому новому блюду подавали особый вид хлеба или гренок, а между блюдами слуги разносили крошечные серебряные чаши с мятным или лимонным шербетом, или же с горсточкой риса, сбрызнутого сосновой эссенцией, для очистки рта.

С каждым блюдом появлялся новый сорт вина – тонкие белые из прибрежных виноградников Фрипорта и густые, тяжелые красные с равнин, лежащих к северу от Перешейка. Каден старался делать из каждого бокала лишь пару небольших глотков, но поскольку он годами пил только чай и воду из горных ручьев, то быстро ощутил, как хмель ударил ему в голову. А вот Тристе осушала до дна все, что ставили перед ней слуги, так что Каден начал беспокоиться, не станет ли ей плохо. Спустя некоторое время Адив коротким жестом ладони подал служителю знак, чтобы ей больше не наливали.

Когда с круговоротом первых нескольких блюд было покончено, над столом воцарилась тишина, и Каден сделал глубокий вдох, готовясь задать вопрос, не дававший ему покоя еще с тех пор, как эти люди впервые упали перед ним на колени и произнесли древнее приветствие – вопрос, который тогда каким-то образом выскользнул из его памяти.

– Советник, – медленно начал он и затем бросился вперед очертя голову: – Как умер мой отец?

Адив отложил вилку и приподнял голову, но ничего не сказал. Молчание все тянулось и тянулось, и Каден почувствовал, как комната начинает плыть у него перед глазами, словно в приступе головокружения; как если бы он стоял на выступающем краю огромного утеса и смотрел вниз, где на расстоянии бесчисленных саженей волны прибоя разбивались о скалы. Он отвел взгляд от лица Адива и принялся рассматривать стоявшую перед ним тарелку, и лишь тогда министр ответил ему.

– Предательство, – проговорил он голосом, в котором слышался гнев.

Каден кивнул, по-прежнему не отводя взгляда от стола, – внезапно его ужасно заинтересовала зернистая структура дерева, ее замысловатые извивы и слои. Разумеется, было возможно, что Санлитун подавился пищей или упал с лошади, или попросту умер в своей постели, но почему-то Каден знал – возможно, его предупредила мрачная перемена в Уте Ута или же срочность, с которой Адив настаивал на их возвращении в Аннур, – он знал, что его отец умер не естественной смертью.

– Один жрец, – продолжал Адив. – Если быть точным, Верховный жрец Интарры: Уиниан Четвертый, как он себя именует. Мы отбыли из Аннура, не дожидаясь суда, но, без сомнения, к настоящему моменту его голова уже покинула плечи.

Каден рассеянно подобрал с тарелки голубиное крылышко и затем положил его обратно нетронутым. Он отдаленно помнил великолепный храм Интарры, но ничего не знал об этом жреце.

– Почему? – выговорил он после долгой паузы.

Адив пожал плечами.

– Кто может познать сердце убийцы? Вероятнее всего, он ненавидел Вашу семью за ее древнее родство с богиней. Этот человек был землепашцем-выскочкой, обуянным иллюзией собственной значимости. Он открыто проповедовал, что Аннур должен если не прямо управляться, то по меньшей мере прислушиваться к советам жрецов. Ваш отец согласился на тайную встречу с ним, тем самым предоставив мерзавцу возможность совершить злодеяние.

Голова Кадена болела от одной мысли об этом; ему хотелось закрыть лицо руками. Сейчас, однако, было не время для мальчишеской слабости. И в его голове промелькнула безрадостная мысль, что, возможно, у него больше никогда не будет времени ни для мальчишества, ни для слабостей.

– Как в империи приняли его смерть?

– С беспокойством, – ответил Адив. – До тех пор пока Вы находитесь вдалеке от Нетесаного трона, люди будут волноваться о наследнике. А тем временем ургулы, воспользовавшись возможностью, атакуют наши северо-восточные границы.

При этом замечании Ут в первый раз вмешался в беседу.

– Кочевое отребье, – проскрежетал он. – Мы их развеем как мякину.

– Так значит, Аннур ведет войну с ургулами? – спросил Нин, наморщив лоб.

– Война неизбежна, – отозвался Адив. Он развел руками. – Как это ни печально, война неизбежна. Что-то взбудоражило их, какой-то вождь или шаман, который принялся объединять племена. Ходят слухи о его необычайных возможностях. Видимо, он лич.

– Личи смертны, как и любые другие люди, – перебил Ут, выставив подбородок. – Ургулы будут подавлены так же быстро, как они восстали.

– Вы говорите так, словно их будет легко победить, – заметил Тан.

Это были первые слова, произнесенные умиалом Кадена за весь вечер, и когда он повернулся к эдолийцу, Каден был поражен сходством между ними двумя – сходством и в то же время различием. Оба были людьми твердыми, однако у Ута это была твердость обработанного металла, выкованного и закаленного для определенной цели. Тан, со своей стороны, напоминал камень: его твердость была столь же лишенной эмоций и неподатливой, как окружающие их горные утесы и пики.

– Северная армия быстро разберется с ними, – ответил Ут.

Тан сощурился и задумчиво посмотрел на солдата. Если огромные размеры или манера поведения Ута производили на него впечатление, он ничем этого не выказывал.

– Я встречал ургулов, – произнес монах. – Их дети учатся ездить верхом еще до того, как начинают ходить, и даже самый плохой ургульский воин способен попасть человеку стрелой в сердце с пятидесяти шагов, сидя на спине галопирующей лошади.

Ут, фыркнув, взмахом руки отмел его возражение.

– По отдельности они сильны, но у них нет дисциплины. Аннурский же солдат с самого призыва обучается действовать как часть единого боевого подразделения. Он тренируется вместе с другими, ест вместе с ними, спит вместе с ними. Если ему надо облегчиться, его товарищ держит его копье. Если ему нужна женщина, другие сторожат дверь. Вы не видели аннурскую пехоту на позициях. Они движутся – тысячи, десятки тысяч человек – так, как если бы ими управляла одна рука. Ургулы… – он пожал плечами. – Ургулы просто собаки.