– Было бы неуместным, чтобы император вкушал трапезу в одиночестве, – наконец произнес он, приглашающе разводя руки и затем соединив их с резким хлопком. Двойные деревянные двери в конце трапезной распахнулись.

Каден широко раскрыл глаза. В дверном проеме, наполовину в темноте, наполовину освещенная горевшими в зале светильниками, стояла молодая женщина. Это одно могло быть достаточной причиной, чтобы обратить на нее внимание. В конце концов, общество в Ашк-лане состояло исключительно из монахов, и Каден не покидал его на протяжении восьми лет. Появление Пирр уже вызвало немало взглядов и перешептываний среди учеников, но если бы Акйил увидел это…

Если торговке нельзя было отказать в некоторой грубоватой элегантности, то женщина, стоявшая в дверях, выглядела так, словно явилась прямиком из мечты об изобилии и красоте – мечты, ставшей явью. На ней было длинное платье из сай-итского шелка, красного как артериальная кровь и текучего как вода. Сшивший его портной знал свое дело: покрой превосходно подчеркивал полноту ее груди, изгиб бедер; отдельная полоса ткани обвивала ее шею и была завязана под подбородком затейливым узлом.

Однако еще более поразительной, чем ее одежда, была сама женщина. В Рассветном дворце встречалось немало привлекательных женщин – жены атрепов, знаменитые куртизанки, дюжины жриц и принцесс, – но Каден мог бы поклясться, что никогда не видел никого прекраснее. Волосы, черные как ночь, водопадом струились по ее плечам, окаймляя бледное лицо с полными губами и высокими скулами. Она вполне могла быть одной из неббарим, о которых он читал в детстве, – это было существо невероятной красоты и грации, словно явившееся из сказок, какие рассказывают на ночь. Впрочем, неббарим давно перестали существовать, если вообще когда-либо существовали, а эта женщина была более чем реальна. Каден выбросил детские истории из головы.

Адив склонил голову набок, словно прислушиваясь к воцарившейся в помещении тишине, – все ошеломленно молчали. Спустя несколько мгновений он широко улыбнулся, очевидно удовлетворенный произведенным эффектом, и заговорил:

– Ее зовут Тристе, и узел, завязанный у нее на шее, Вы можете в любой момент развязать. Хотя, – прибавил он, обращая к Кадену свою обескураживающе гладкую повязку, – я бы оставил ее по крайней мере частично упакованной до конца трапезы. Монахи хин славятся своим аскетизмом, но, боюсь, наша застольная беседа может пострадать, если она будет сидеть за столом в том, в чем ее сотворила Бедиса.

Повернувшись к женщине, он повелительно взмахнул рукой.

– Тристе! Подойди ближе, чтобы император смог оценить тебя по достоинству.

Молодая женщина приблизилась, не отрывая взгляда от каменных плит пола, но в ее походке не было ничего от застенчивости – Каден не мог отвести глаз от ее томно покачивающихся бедер. Он поспешно встал, едва не перевернув свое кресло, лишь в последний момент сумев ухватить его за спинку, молча проклиная себя и ругая идиотом. С другого конца зала зрелость тела Тристе заставила его полагать, что она старше него, что это взрослая женщина. Но когда она подошла поближе, он увидел, насколько она молода – ей было самое большее шестнадцать. Каден вскользь подумал, что в очаге, должно быть, разожгли огонь: он потел под своим балахоном так, словно пробегал несколько часов подряд.

– Ты должна поприветствовать императора, Тристе, – сказал Адив. – Будь благодарна, что ты досталась такому великому человеку.

Она медленно подняла голову, и Каден увидел, что ее округлые лиловые глаза наполнены страхом.

– Это великая честь, Ваше Сияние, – произнесла она с легкой дрожью в голосе.

Внезапно его охватило чувство стыда, смешанного с желанием, – стыда за то, что он так жадно пьет у нее на глазах, и стыда за предположение, что она может принадлежать ему, упакованная и доставленная, словно костюм от портного. Он наклонился к ней, чтобы освободить от узла, завязанного на горле, и его окутал аромат ее духов: смесь сандалового дерева и жасмина. Его голова шла кругом.

Он, казалось, несколько минут возился с простейшим узлом, смятенно осознавая, что костяшки его пальцев вжимаются в упругую плоть ее шеи, и чувствуя на своей спине взгляды небольшого кружка собравшихся за столом. Не смея еще раз взглянуть ей в лицо, он не отрываясь смотрел на тонкую витиеватую татуировку вокруг ее шеи, изображавшую ожерелье.

– Ну же! Она не поблагодарит Вас, если Вы заставите ее стоять слишком долго, – подстегнул его Адив.

Даже советник, с этой его треклятой повязкой на глазах, чувствовал его неловкость! А уж что думали о нем Тан с Нином, могла знать только Эйе… У Кадена горело лицо; все его навыки успокоения ума и замедления пульса, наработанные за восемь лет тренировок, покинули его. Одно дело боль, но это… это было нечто совершенно другое. Он подумал, что, наверное, никогда больше не сможет посмотреть Тану в глаза.

В конце концов шелковая лента упала на пол. Каден сделал шаг, чтобы отодвинуть для нее кресло, и обнаружил, что один из рабов уже сделал это. Он сделал неловкий жест, предлагая ей сесть. Адив снова хлопнул в ладоши, излучая благожелательность:

– По его молчанию я понимаю, что император не привык к столь… соблазнительным подаркам. Однако вскоре, Ваше Сияние, такие пустяки, подобающие Вашему высокому положению, станут для Вас привычными.

Каден рискнул взглянуть на остальных гостей. Мисийя Ут сидел в своем кресле, прямой как палка, скрестив руки на груди. Двое монахов смотрели на Кадена с бесстрастными лицами. Он отвел взгляд и в отчаянии снова повернулся к Тристе, лихорадочно раздумывая, что ей сказать. Обычные темы для беседы – то, о чем в монастыре говорили день за днем, вечер за вечером, на протяжении многих лет – вдруг показались ему пресными и бессмысленными. Этой женщине не было дела до уровня таяния снегов на леднике Триури или скалистого льва, замеченного на Вороньем Круге. Он попытался представить, как его отец или мать развлекали гостей среди комфортабельной роскоши Жемчужного зала, вспомнить их свободную манеру держаться, в то время как слуги разливали вино и разносили блюда.

– Тристе, откуда ты родом? – в конце концов спросил он.

У него в голове эти слова звучали как надо, но после того как они вылетели у него изо рта, он тут же почувствовал, насколько они нелепы. Вопрос был одновременно прозаическим и неуклюжим; такой вопрос можно задать купцу или матросу, но это была явно не та вещь, о которой следовало спрашивать прекрасную женщину спустя несколько мгновений после того, как она присоединилась к тебе за столом.

Тристе широко раскрыла глаза, потом собралась что-то ответить. Однако прежде чем она успела сказать хоть слово, вмешался Адив:

– Откуда она родом? – Кажется, вопрос показался советнику забавным. – Возможно, она