Усмехнувшись, я прижала браслет к щеке и неосознанно потёрлась о него. Нелепо называть отцом того, кто менял тебя так, как хотел. Глупо любить и доверять тому, кто руководствуется и живёт по одному ему ведомым законам логики и мира. Но для меня этот странный, ленивый нелюдь сумел стать чем-то большим, чем просто случайный шанс на выживание. И дал семью, странную, порой совершенно невыносимую, но близкую и родную. От которой пахнет именно так: топлёное молоко, корица, шоколад. И коньяк, да. Как же без коньяка?

– Папа… – тихо прошептала я, чувствуя, как пальцы царапают края браслета, посылая мурашки вдоль позвоночника. – Как же я по тебе скучаю… папа…

Тихий щелчок, и, раскрывшись, украшение упало передо мной на ковёр. Сегменты разошлись в стороны, демонстрируя подкладку из плотной ткани, явно чтобы прочно фиксировать это произведение искусства на одном месте. Из потайного отделения выглядывала нить шириной с палец, сплетённая из тонкой стальной проволоки и кожаных лент. Её венчал трёхгранный наконечник из чёрного металла, покрытый рунами и печатями. Он мягко мерцал в косых лучах солнца, и я кожей ощущала исходящую от него мощную, опасную магию, способную при необходимости пробить любой, даже самый невероятный в своей сложности и прочности щит.

Я наклонилась и прошлась кончиками пальцев по лезвию наконечника. И не заметила, как остро заточенная грань оставила неглубокий порез на коже. Только когда несколько капель крови упало на металл, заставив вырезанные на нём знаки вспыхнуть и пустить по комнате невидимую волну силы, я поняла, что происходит. Своим неосторожным любопытством я активировала подарок. Привязала его к себе и раскрыла все свойства, какие заложил в нём его создатель. Ну, по крайне мере я думаю, что все. И совершенно точно не хочу проверять на практике, так оно или нет.

Шур’шун вдруг радостно пискнул и, лизнув мои пальцы, завертелся на месте, гоняясь за собственным хвостом. И я, отвлёкшись на его забавы, не заметила, как колыхнулись шторы от невидимого ветра, а воздух вокруг будто застыл, превратившись в вязкое, непреодолимое варево.

Я закрыла глаза, на пару мгновений задержав дыхание, и встала, замерев неподвижно. И шумно, с огромным облегчением выдохнула, когда на мои плечи легли горячие родные ладони. Без сопротивления утягивая в такие уютные, крепкие объятия. Согревая и успокаивая, присваивая и склеивая последние разрозненные кусочки моей души. Окутывая таким любимым запахом, что щипало в глазах от с трудом сдерживаемых слёз. Шмыгнув носом, я откинулась назад, делая глубокий вдох и улыбаясь дрожащими губами. Шоколад. Корица. Топлёное молоко. И та самая, такая яркая и терпкая капелька коньяка.

Папа…

– Кора, – тихий родной голос, опаливший ухо.

Ласковое прикосновение тёплых губ к макушке.

Резко развернувшись в его руках, я уткнулась носом в мужское плечо, обхватив нежданного, но такого желанного гостя за талию. И разревелась. Позорно, громко, шмыгая носом и глотая слёзы. Прижимаясь как можно крепче и действительно начиная верить, что всё будет хорошо.

Что я вернулась.

– Отец… – тихо выдохнула я в перерывах между всхлипами, даже не думая поднимать головы.

– Ребёнок… – не слово, тоже выдох в ответ. В нём было столько эмоций, столько чувств, что оставалось только удивляться, как же он смог это пережить, как же у него получилось всё это вынести. – Глупый мой ребёнок…

Его пальцы скользили по спине, словно проверяя, всё ли в порядке. Они, наверное, больше подошли бы какому-нибудь музыканту, чем ленивому и безалаберному нелюдю. Но ни один, даже самый именитый, самый виртуозный музыкант никогда не будет прикасаться к своему инструменту так же бережно, так же нежно и с любовью. А он прикасался. Будто пытался удостовериться, что это действительно я. Будто ему всё ещё было трудно в это поверить.

– Люблю тебя, – прошептала я, громко шмыгнув носом и спрятав лицо у него на груди, прижавшись щекой к чёрному шёлку рубашки.

Хаос только тихо хмыкнул, продолжая удерживать и согревать меня в своих объятиях. А меня укутало ощущение огромных крыльев, окружающих меня, закрывающих от всего остального мира. Я точно знаю, что у них ломкие, тонкие перья, цвета отполированной стали и утреннего тумана. Они острые как бритва. И пожелай, владелец этих крыльев может оборвать чужую жизнь в одно-единственное мгновение. Но для меня они так и останутся мягче и нежнее шёлка, легче и теплее пуха. Роднее, чем можно предположить. И безопаснее, чем можно представить.

– Ты напугала меня, ребёнок, – мягко протянул Хаос, пристроив подбородок на моей макушке и ероша дыханием коротко обрезанные волосы. – Я думал, что потерял тебя навсегда. И если бы… если бы я знал, что это поможет тебе вернуться… я бы…

Он не договорил. Но от того безумия, что прозвучало в его голосе, боли и скорби, наполнивших прозвучавшие слова, я вздрогнула. И впервые за всё это время поблагодарила наших предвзятых богов за то, что мне помогли вернуться.

– Это было больно, пап… – пробормотала я глухо, вновь вздрагивая от воспоминаний о собственной смерти. – Это было страшно… Пусто… Я начала думать, даже верить, что так будет лучше… Лучше для всех, пап.

– Глупый маленький ребёнок, – устало вздохнул он, отстраняясь, и обхватил ладонями моё лицо, заставляя смотреть ему в глаза.

Чёрные, бездонные и обычно нечитаемые, сейчас они отражали всё то, что пережил этот нелюдь, когда понял, что потерял меня. И что почувствовал, осознав, что я жива. И я сморгнула вновь набежавшие слёзы, осознавая, что Хаос никогда бы не смирился. Просто не смог бы отпустить меня, как ни просили бы окружающие или я сама.

Не смог бы. И всё.

– Посмотри на своего дракона, Кора, – вновь заговорил отец, кивком указывая на кровать. – В его волосах седина, а сам он выбрался из ямы отчаяния только потому, что ему было за что цепляться и было кому вовремя вправить мозги. Посмотри на своего сына, который даже во сне не может отпустить далеко ни тебя, ни своего отца. Лучше? Кому из нас стало бы лучше от того, что мы потеряли часть себя, часть своей души? Кому, Кора? – Хаос не кричал. И касался меня по-прежнему бережно, почти благоговейно. Только от звучащего в его словах укора я вздрагивала, как от удара, стыдливо отводя глаза.

– Так было… проще, – наконец смогла выдавить я из себя, по-прежнему не поднимая головы.

– Это только в сказках бывает легко и просто, ребёнок, – вздохнув, задумчиво произнёс Хаос, вновь заключая меня в объятия и прижимаясь щекой к моей макушке. Потёрся о неё, рисуя кончиками пальцев невидимые узоры на моей спине. – С настоящими привязанностями такой фокус не проходит. Ты не сможешь ни расстаться с ней безболезненно, ни проникнуться ею по одному лишь своему «хочу». Да и, положа