Этельхельм встал. Он всегда был красив и обаятелен, сейчас же казался в высшей степени дружелюбным, скромным и убедительным. Он говорил о том, какую высокую честь оказывает витан королю, и как вечно благодарен будет за нее Эдуард, и как он будет «денно и нощно» печься о благе Мерсии, оборонять ее границы и гнать данов, еще оставшихся в северной части страны.

– Он не сделает ничего без указаний этого витана! – с жаром уверял олдермен. – Советники из Мерсии станут постоянными спутниками короля! А старший сын короля, мой внук Эльфверд, этелинг, половину своего времени будет проводить в Глевекестре и научится любить эту страну так же, как его отец, и на самом деле так, как любят ее все западные саксы!

Говорил он хорошо, но его слова падали во все то же угрюмое молчание. Я заметил, что Вульфхерд снова собирается выступить. «Самое время, – подумалось мне, – подмешать ложку дерьма в эту похлебку».

– А как же сестра короля Эдуарда? – задал я вопрос прежде, чем прелат успел набрать в грудь воздуха. – Как госпожа Этельфлэд?

Она слушала, я знал. В витан ее не допустили, поскольку женщины не имели права голоса в совете, но Этельфлэд стояла прямо за дверью, размещавшейся близ помоста. Этельхельм тоже про это знал.

– Госпожа Этельфлэд теперь вдова, – осторожно начал он. – Ей, без сомнения, хочется удалиться в свои поместья или же вступить в обитель, где она сможет молиться о душе почившего супруга.

– А будет ли она в безопасности в монастыре? – осведомился я.

– В безопасности? – Вопрос возмутил Вульфхерда. – Она окажется в руках Господа, что же может ей грозить?

– И тем не менее всего два дня назад, – заговорил я, возвысив голос и говоря нарочито медленно, чтобы даже старейшие члены витана разобрали мои слова, – олдермен Этельхельм послал своих людей вместе с предателем Эрдвульфом с приказом убить ее. Откуда нам знать, что он не попытается еще раз?

– Это возмутительно! – Вульфхерд брызгал слюной.

– Ты бредишь! – воскликнул Этельхельм, и тон его перестал быть дружеским.

– Ты отрицаешь это?

– Напрочь! – огрызнулся он, уже злясь.

– Тогда я вызываю свидетелей, способных дать показания перед этим витаном, – отрезал я, обернулся к главной двери зала и махнул рукой.

В нее вошел Хоггар во главе бывших воинов Эрдвульфа, следом появился Финан с пленником. Руки Гриндвина были связаны. Финан подошел и встал рядом со мной.

– Ситрик вернулся, – шепнул он. – И доставил то, что ты просил.

– Отлично, – отозвался я и возвысил голос. – Этот человек, – я указал на Гриндвина, – принес присягу верности господину Этельхельму. Он вассал лорда, и я способен представить других свидетелей, которые поклянутся, что он выполнял приказ господина Этельхельма, когда сопровождал предателя Эрдвульфа в его покушении на жизнь госпожи Этельфлэд.

Я хлопнул в ладоши, и, повинуясь этому сигналу, в зал вошла Эдит. Бледная, с гордой осанкой, она встала рядом с Гриндвином.

– Вы все знаете эту женщину. Ей предстоит засвидетельствовать предательство ее брата и одобрение этого предательства господином Этельхельмом. Я требую, чтобы священник привел моих свидетелей к присяге.

– Это возмутительно! – окрысился епископ Вульфхерд.

– Не более возмутительно, чем покушение на жизнь госпожи Этельфлэд, – огрызнулся я в ответ.

– Слово прелюбодейки не может почитаться правдивым! – взревел прелат. – Я требую, чтобы эту женщину удалили из этого собрания и чтобы ты отрекся от своей подлой лжи и…

Чего еще хотел потребовать от меня епископ, осталось загадкой, потому что я снова хлопнул в ладоши, и на этот раз появился Ситрик, ведя еще трех женщин. Одна была, подобно Эдит, высока ростом, рыжеволоса и стройна, вторая светла и пухлява, а третья – с черными как смоль волосами и низенькая. Все три выглядели перепуганными, хотя за эти пять минут заработали больше серебра, чем лежа на спине за целую неделю. Кое-кто в зале рассмеялся при появлении этих женщин, кто-то выглядел рассерженным, но почти все до единого мужчины знали этих троих. Они были шлюхами из «Пшеничного снопа», и отец Пенда под большим нажимом выдал мне их имена. Он признался, что частенько сопровождал одну из них, двух, а подчас и всех трех из таверны до дома епископа на территории дворца Этельреда.

– Кто эти несчастные? – изумленно вопросил Этельхельм.

– Позвольте представить их, – сказал я. – Эту высокую даму зовут…

– Господин Утред! – Епископ сорвался на визг. Я заметил, что Сеолнот и Сеолберт прекратили чиркать перьями.

– Епископ? – невинным тоном откликнулся я.

– У тебя есть что предложить?

Прелат знал, для чего тут эти шлюхи, знал, что при нужде все они у меня загогочут как гусыни. А Вульфхерд, как ни крути, был женатый человек.

– Ты по-прежнему настаиваешь, епископ, что прелюбодеям не дозволяется говорить в этом совете? – осведомился я.

– Я спросил, что ты предлагаешь! – не сдавался церковник. Он покраснел как вареный рак.

– Я предлагаю, чтобы отношения между Мерсией и Уэссексом остались теми же, что и прежде, – пояснил я. – И чтобы госпожа Этельфлэд приняла на себя обязанности покойного мужа.

– Женщина? – хмыкнул кто-то.

– Женщина не может править! – воскликнул Айдин, и примерно треть присутствующих одобрительно загудела.

Я пошел к помосту, стараясь не хромать из-за боли под ребрами. Никто не оспорил моего права подняться и встать рядом с Этельхельмом и епископом. На мгновение последний вроде как хотел возразить, но потом посмотрел на шлюх и прикусил язык.

– Нет ничего необычного в том, что ближайший родственник правителя наследует трон, – начал я. – Могу ли я напомнить витану, что моя мать была из Мерсии и что я приходился Этельреду двоюродным братом?

Это был миг завороженной тишины, затем из кучки священников, располагавшейся в одной из боковых сторон холла, послышались вопли негодования. До меня донеслось слово «язычник». Особенно громко его выкрикивали два аббата, которые вскочили и потрясали кулаками. Тогда я просто распахнул плащ и показал висящий на груди большой крест. При виде серебра весь зал вновь замер, а потом разразился восклицаниями еще более яростного возмущения.

– Ты пытаешься уверить нас, что стал христианином? – проревел толстый аббат Риксег.

– Я был крещен сегодня утром, – сообщил я.

– Ты насмехаешься над Христом! – завизжал Риксег. И не сильно заблуждался.

– Отец Пенда! – воззвал я.

Отец Пенда выступил в защиту моего обращения, пытаясь убедить недоверчивый витан в подлинности моего крещения. Верил ли он в это сам? Сомневаюсь, но, с другой стороны, я был для него важной добычей, и поп ревностно доказывал мою искренность. Этельхельм вполголоса послушал пышащих гневом клириков, потом отвел меня в сторону.

– Утред, ты что творишь?! – прорычал он.

– Ты знаешь.

Он что-то проворчал.

– А эти женщины?

– Любимые потаскухи Вульфхерда.

– Ну и ловкий ты ублюдок! – Он рассмеялся. – Откуда они взялись?

– Из «Пшеничного снопа».

– Я просто обязан их попробовать.

– Рекомендую рыженькую, – сказал я.

– А Эдит?

– А что с ней?

– Неделю назад она уверяла, что ненавидит тебя.

– У меня золотой язык.

– Я полагал, что это ее достоинство. – Олдермен оглядел ряды мужчин